Коло Жизни. Книга Четвертая. К вечности
Шрифт:
Легкие удары бубна, точно биение сердца Всевышнего, вызванные Калики-Шатиной и Калики-Пураной ( младшими сестрами Кали-Даруги, прибывшими ей в помощь) своим однообразным мотивом сообщили мне, что я могу спокойно покинуть плоть, впрочем, ни в коем случае не разрывая с ней связи. Посему я немедля обернулся в искру, и, следуя вдоль одного из кровеносных сосудов, направил свой полет к грудины мальчика, або там для меня оставили проход перста бесицы-трясавицы. Обаче, я по мере полета оставлял, словно разматываясь, тонкую голубоватую нить, связывающую меня и мозг. Поелику в свой черед (або когда-то сглотнул искру даровавшую ход сему мозгу) днесь вся чувственность, эмоции вже не формировали округ искры систему, а напрямую впитывались в меня. Обок самого разреза грудины я сдержал полет, и мгновенно преобразившись,
Мой Отец глянул на меня с такой теплотой, а после, склонившись, ласково прикоснулся устами к выемкам глаз, одновременно пройдясь дланью по световому, однако осязаемому телу, чуть слышно шепнув:
– Крушец, мой бесценный, дорогой малецык... Я тут подле... подле тебя... Мой... Мой Крушец. Мой милый. Моя драгость.
Мне, кажется, я сотрясся от близости Творца. От любви, что переполняла меня к нему, и также негромко отозвался, и голос ноне звучал несколько свистяще:
– Отец.
Это были прекрасные мгновения нашей близости... Близости, оную я уже давно перестал ощущать, обаче все еще хоронил в собственном сияющем естестве.
Потому я наверно горячился, в словах, речи, а Перший успокаивая, явственно волновался так, точно приметил во мне, что-то не стандартное. Впрочем, коль толковать искренне, я сам весь был не стандартный, уникальный. Или, как почасту говорил Яробор Живко, ущербный. Ведь ущербность, порой бывает признаком иного развития... нового движения... хода... пути... а инолды и самого явления!
Словом, я ощутил в речи Отца какую-то тревогу, аль даже страх. Потому поторопился сказать ему, что замыслы мои в отношении его печищи не изменились, и я жажду стать лишь Димургом.
Просто я предположил, что тревога Першего связана с моим выбором или его выбором...
– Я так рад, так рад, что, несмотря на пережитое, ты не изменил своего решения и все еще жаждешь быть рядом со мной...- дрогнувшим голосом молвил Перший, и черты его лица также как и золотое сияние наполняющее темную кожу зримо задрожали.- И я тоже того хочу... жажду... лишь о том и думаю... Думаю о том моменте, когда завершится наша разлука, и мы будем вместе, и сумеем обо всем потолковать... обо всем... Но нынче... нынче очень многое зависит от тебя... Потому я прошу тебя выслушать меня внимательно.
Многое.
Отец просил, обобщенно не о многом... о малом.
Он так волновался, что я не стал пререкаться и согласился.
Я согласился не теребить Яробора Живко в этой жизни и выбрать своей следующей плотью более здоровую и крепкую. Я также должен был не тянуть с вселением в плоть, не изводить ее при жизни, и дать право самой определиться в жизненных ориентирах.
" Тогда ты должен выступать уже сам как Бог. Предоставь ей спокойно выбрать свой путь, найти духовное начало и смысл жизни,"- напоследок сказал Отец и сызнова прикоснулся губами к моим глазам.
И, конечно, я не мог не отозваться согласием...
Уж слишком сильно я его любил. Слишком был зависим оттого, который когда-то пожертвовал кусочек, отломышек, клетку от себя темной, чуждой материи... То, что никогда не делали Боги, аль Родитель зачастую создавая только копию, оттиск, клона.
После...после обряда и общения с Отцом...
Вже многажды позже я спросил у Кали-Даруги:
– Почему Отец так волновался? Со мной все в порядке? Или сие не связано со мной?
– Господь Перший вас слишком любит мой дражайший мальчик,- уклончиво ответила Кали и я узрел как едва зримо дрогнула кожа на ее губах, очевидно, не в состоянии мне лгать.- Но его волнение связано не с вами, а с вашими братьями, оные расстроили Родителя тем, что не докладывали о ваших желаниях.
Я видел... слышал... ощущал, что Кали-Даруга меня обманывает!
Я чувствовал тягость и в самом Отце после проведенного обряда!
Но так как они не пояснили причину того напряжения, смирился и сам, обаче, предположив, что во мне выявлены какие-то аномалии. Надеюсь хоть не уродство, не ущербность.
Нет! Нет! во мне не могло быть уродства, токмо отличия, або я был уникальностью.
Я, право молвить, не прекратил теребить Яробора Живко. Ибо хотел выговорить себе особые условия взросления, а именно права не расставаться с Отцом, ведая, что Родитель, не желает меня еще беспокоить, также считая жизнь этой плоти вельми важной. Тем не менее, мы вместе с мальчиком, со временем и под руководством Кали-Даруги, сумели настроить мозг правильно воспринимать приходящие видения, а мне его от тех видений грамотно прикрывать.
Потому следующие шестнадцать лет и сие, несмотря на болезнь Отца, оная была вызвана уничтожением Галактики Седми Синего Око, прошли для Яробора Живко значимо спокойно.
Его люди, влекосилы, кыызы, тыряки, аримийцы, пришедшие в Дравидию, покорившие местные племена, захватившие ( и то надеюсь в лучшем понимании данного слова), земли и сам город Аскаши, позднее названный Златград, при помощи присланных Дивным дивьих людей, восстановили и первоначальную его красоту и саму роль. Роль прогрессивного, просвещенного града... Яробор Живко под влиянием моих мыслей не только создал новое верование, он создал в своем городе учебное заведение, научную школу, где развивались такие науки как астрономия, математика, историография, философия.
Ступающий вперед мозг плоти впитывал в себя столь надобные знания, точки зрения, учения, чувства, эмоции. Мальчик стал не только мужем, но и отцом, тем самым прогрессивным, сравнявшим роль, суть женского и мужского начала. Он мне не просто подчинялся... мозг Яробора жил моими чаяниями и желаниями, определенно, тем даря благополучие своему народу, синдхистанцам, и единожды утверждая вопрос, что лучшее правление возможно только от Богов и существ, много более развитых, чем люди. Таких, к примеру, аки демоны... Конечно, я приметил, как на внешнюю политику нового государства влияла Кали-Даруга, одначе, того не распространяя на самого Яробора Живко, не столько его оберегая, сколько с интересом наблюдая за происходящим.
Определенно за время пребывания в плоти Яробора, не могу не сказать о трепетных, неизгладимых встречах с моими братьями, с моими Отцами Дивным, Асилом, Небо. Об вновь созданных, новых созданиях Темряя - апсарасах и Стыня- данавов-калакеев. Не вспомнить об особо запоминающейся встрече с Велетом и Мором.
Это случилось тогда, когда Яробор Живко только отошел от обряда связанного с моим выходом из плоти и Перший внес его в залу маковки. В тот момент пред ним предстал Велет в своем истинном росте, каковой мощной горой возвышался в центре залы, подпирая ее свод собственной головой, отчего серые полотна облаков, точно поднырнули под прямые, жесткие, черные волосы Бога. Это был массивно скроенный с сильным костяком и большим весом Бог, вдвое превышающий в весе иных Зиждителей. Он дюже сильно сутулился, и, клонил вниз голову оттого, что на его спине отложистой горой торчал невысокий горб. Сами мышцы, выпирающие на плечах, предплечьях, бедрах, лодыжках, оголенной груди были дюже ребристыми и напоминали корни деревьев. Они испещряя части тела, не столько проходили под кожей, сколько над ней, легохонько касаясь ее своим краем, а потому воочью перекатывались туды...сюды по сей поверхности, весьма рыхлой. Цвет кожи у Велета был смуглый, и подсвечивался золотым сиянием, хотя порой она чудилась лишь насыщенно желтой. Уплощенное, округлое лицо старшего брата с низким переносьем и приплюснутым носом (где могутно выпирали вперед массивные скулы), на котором находились узкие, черные глаза, с вертикальными складками кожи полулунной формы, прикрывающих внутренние уголки глазных щелей в области верхних век, для меня выглядело таковым близким, родственным, знамым. У Велета не имелось растительности на лице, а единственной одеждой ему служила набедренная, густо-зеленая повязка широкая, обмотанная вокруг бедер и закрепленная на талии сыромятным поясом. Мощные стопы Велета были никак не прикрыты, а на голове поместился удивительной формы и красоты венец. Это были укрепленные на платиновом обруче четыре большие серебряные, округлые пластинки украшенные капелью коричневого нефрита, янтаря, зеленого малахита и изумруда. От стыков пластин вверх поднимались витые по спирали платиновые дуги, сходящиеся в едино над макушкой головы и удерживающие на себе крупный грубо отесанный, огромных размеров, черный алмаз.