Коло Жизни. Книга Четвертая. К вечности
Шрифт:
А внутри мартирия уже все подготовили к пересадке...
В мрачной кирке, формой напоминающей полусферу, где стены, свод и пол имели сине-фиолетовый цвет с россыпью мелких звездных брызг едва озаряющих тусклым светом помещение, стояли две кушетки. Они поместились на высоких треножниках и имели ровные поверхности, самую малость вдавленную в середине. Между теми двумя кушетками находился совсем крохотный промежуток, в котором, прямо в изголовье, стояла плюсна, приспособление на толстой стеклянной, полой стойке, внутри какового зримо перемещалась пузырчатая, пурпурная жидкая соединительная ткань, находящаяся в состоянии кипения. В навершие плюсны расположились две широкие в обхвате и вельми подвижные желто-зеленые воложки, сужающиеся к концу, однако с махонистыми горловинами.
На кушетки уложили два тела Яробора Живко. Это я увидел, когда одного из них... того в котором я пока находился бесицы-трясавицы внесли в кирку. Иное же тело мальчика, что лежало на правой кушетке, и впрямь полностью соответствовало тому, в коем я допрежь находился. Оттиск Яробора ко всему прочему еще был густо оплетен ажурной сетью голубых волоконцев, будто укрыт сверху сквозным паутинчатым одеялом. Обаче не столько укрыт, сколько утыкан игольчатыми остриями, каковые пронзали на туловище, конечностях все нервные и мышечные окончания, с тем поддерживая в них жизнь. Несколько алых отростков отходя от стенок кушетки, разветвляясь на множество мелких шнуровидных стеблей, плотно оплетали нос и губы новой плоти, внедряясь в саму кожу, глубь ноздрей, рта своими махунечкими присосками. Более тонкие нитевидные стебли окутали сверху сетью сомкнутые глаза и уши оттиска. Старую плоть, в оной ноне я все еще располагался, уложили на левую кушетку. Мозг в этой плоти спал, чтобы я мог все слышать и знать о дальнейших действах бесиц-трясавиц.
Пред тем как в кирку пришел Отец, Кали-Даруга склонившись ко мне, мягко сказала:
– Ом! Дражайший наш Господь Крушец вы только не волнуйтесь, все будет благополучно, и ни в коем случае не разворачивайтесь.
Неприятное дребезжание, после выдохнутого Кали-Даругой указания "приступайте", кажется, переполнило не только саму черепную коробку, но и всего меня. Хруст распиливаемых костей, дребезжание воложек, кои мельчайшими своими зубцами выжигали хрящевую ткань, отзывался не только подергиванием конечностей плоти и легкой вибрацией самого мозга, каковой я прямо-таки укутал в себя, абы не допустить гибели. Он отдавался волнами в моем сияющем естестве, скрежетал, очевидно, в оранжевых паутинных кровеносных сосудах, ажурных нитях кумачовых мышц и жилок, живописующих формы лица: губ, впадин-глаз, чуть выступающего над общей поверхностью лба, скул и носа.
И я почувствовал, что еще чуть-чуть и мной полностью овладеет дотоль утихшее раздражение и напряжение...
Мне вдруг показалось, что и сама суть моя состоящая из символов, письмен, рун, литер, свастик, ваджер, букв, иероглифов, цифр, знаков, графем, а также геометрических фигур, образов людей, существ, зверей, птиц, рыб, растений, планет, систем, Богов, Галактик прекратит свой ход, изменит свое структурное построение. А после, и те самые, единящие меня с Отцом вже появившиеся на голове, оранжевые паутинные кровеносные сосуды, ажурные нити кумачовых мышц и жилок лопнут, распавшись на отдельные волоконца.
Благо, что вмале сие дребезжание стихло, одначе, напряжение во мне лишь стало нарастать. И посему я вновь вздрогнул, испугался, когда услышал голос своего Творца:
– Крушец, ты только не волнуйся,- бас-баритон Першего нежданно потух.
И тотчас я сызнова дернулся, завибрировав сиянием, теперь уже испугавшись за моего Отца.
– Громче Господь, говорите громче,- послышался голос Кали-Даруги.
– Крушец,- немедля услыхал я Отца и ноне голос его плыл с положенной мощью.- Малецык мой бесценный, не пугайся. Как я тебе и сказывал допрежь того, мы перенесем тебя и мозг мальчика в новую плоть. Прошу тебя только, мой милый, во время перемещения не паниковать. Ни в коем случае не рвать связь с мозгом. Находится в ровном, спокойном состоянии, а иначе ты навредишь себе, мой малецык.
После слов моего Творца я несколько успокоился, прошел страх, но осталось напряжение. Обаче, я взял себя в руки, и, следуя ранее выданным мне наставлениям, плеснул клинопись в места стыков, нервных узлов, соединений мозга и обобщенно плоти, зараз обрезая сии связи.
И наново во мне всколыхнулось напряжение, кое особенно возросло, когда бесицы-трясавицы открыли свод черепа, а посем, приставили к внутренности черепной коробки высокие борта лоханки. Нестабильно колыхающиеся стенки лоханки резко выдвинулись вперед, и, просочившись непосредственно в глубины нижней части черепа, произвели значимый звук хлюпанья, всосав в себя и мозг, и меня.
Теперь я уже запаниковал...
Запаниковал когда мозг и меня, развернув, принялись перемещать...
Очевидно, что-то говорил Отец и Кали, только я ничего не слышал. Напряжение дотоль мною так долго владевшее с удвоенной силой выплеснулись из сияния, разворошив некогда подзабытую кодировку у Родителя и Его лечение с больно бьющей в макушку молнией, электрического искрового разряда, являющегося носителем больших температур и мощности.
Я очнулся, точнее сказать обрел себя, когда перста Отца надавили на откос разворачивающийся моей головы. И легкое золотое сияние собранное Першим в левой руке, в предплечье мгновенно переместившись в перста, вошло в макушку моей головы, замедлив там трепетание жилок и остановив колебание замкнутого в клубах сияния человеческого мозга.
– Прекрати! Прошу тебя мой милый прекрати!- проплыл надо мной голос Отца.
И вторя ему, донеслись укачивания напевной песни Кали-Даруги:
– Господь Крушец! Господь, что вы творите? Вы днесь убьете себя и своего Отца. Вы же знаете, что ваш Отец болен. Если вы сейчас ошибетесь, он того не переживет. Возьмите себя в руки,- голос рани теперь запел... заворковал,- успокойтесь Господь Крушец. Успокойтесь бесценный наш мальчик, наше бесценное божество.
И та погудка голоса демоницы, та жертва Отца возвернула меня к происходящему, дала возможность взять себя в руки, и притянуть собственную голову к мозгу. А Трясца-не-всипуха меж тем уже вогнала подвижные борта лохани в глубины черепной коробки новой плоти, и, не сильно качнув ей переместила и мозг, и меня внутрь головы. Тончайшие нити, проводники, едва зримые и в свое время обрезавшие сосуды, нервы и жилки меж мозгом и старой плотью сейчас спешно вклинились в зачаточные узлы, образовывая связи новой плоти и мозга, притянувшись на вроде противоположно-заряженных мельчайших частиц. А я, мощно засияв, и плеснув немного клинописи, те новые стыки, узлы срастил. А срастив, не менее резко отключился, от испытуемого волнения.
Я пришел в себя уже в комле на маковке, и, не узрев подле себя Отца и Кали заволновался. Напряжение с меня несколько спало, но страх... страх остался...
Страх...
Я почувствовал, что когда отключился в кирке, что-то произошло с Першим. Потому, когда ко мне пришел Небо и попытался поговорить, потребовал одного, отнести к Отцу.
– Небо, отнеси к Отцу! Что, что с ним?- с горячностью дыхнул я, и переложил свой страх в плоть так, что от боли вскрикнул только днесь пробудившийся Яробор Живко.
Небо отнес меня к Першему немного позже, сославшись на то, что последний пребывал допрежь в отключенном состоянии. Впрочем, он все же принес плоть со мной к Отцу. И я обдал его таким ярким проблеском сияния, вырвавшегося из головы, что, определенно, ослепил и самого мальчика.
Яробор Живко тогда прилег на облако, висевшее подле головы моего Творца, и, повернувшись на левый бок, крепко обнял правой рукой его за шею, миг спустя уснув.
И я тогда понял, что там в кирке, абы не допустить моей гибели, абы погасить мою панику Отец пожертвовал свои последние силы.