Коло Жизни. Книга Четвертая. К вечности
Шрифт:
Стынь медлил еще пару бхараней, а когда прочитал в моих сияющих, ибо они поколь не имели цвета, очах согласие медленно и весьма бережно поднял меня с ложа на руки.
Все же я не удержался и вскрикнул.
Вскрикнул и тотчас отключился...
Уж было очень больно.
Не ведаю даже, как объяснить теперешнее мое состояние и ту боль, что я испытывал. Но если представить, что с тела содрали кожу, часть плоти и верно костей, оставив там главным образом мышцы, жилы, сосуды, нервы в какой-то вязкой субстанции, будет убийственно больно. Вот так ощущал себя и я.
Когда я вновь обрел себя, Стынь все еще находился в комнате, нежно прижимая мое стонущее тело к своей мощной груди, а Дажба и Круч поместились позади, крепко держась за его плечи.
Токмо
Лишь одного вздоха аль точнее молвить трепета естества хватило мне, абы ощутить собственную боль и пережитую по моей вине боль старших братьев.
– Простите,- едва шепнул я, шевельнув губами, чтобы данной нескончаемо протекающей болью встрепенуться, скрутить себя, собрать воедино и более не доставлять боли тем, кто был так мне близок.
– Ничего, наш любезный,- полюбовно отозвался Круч, стараясь, таким побытом меня поддержать. Хотя я чувствовал, он, будучи моложе всех, тяжелей других братьев пережил боль, посему и красно-смуглая его кожа местами растеряла золотое сияние.- Все хорошо, ты только потерпи.
– Сейчас мы перенесем тебя в пирамидальный храмовый комплекс, некогда возведенный гипоцентаврами,- вступил в толкование Дажба. Он стоял подле левого плеча Стыня и потому был ближе к моему лицу, и я без натуги мог его видеть.- Мы обратимся в искры и ты вместе с нами. Только ты, наша драгость, ни в коем случае ничего не делай. Ты должен всего-навсе подавить в себе крик, все остальное сделаем мы! Мы, младшие члены наших печищ, для того и прибыли сюда.
– Доверься нам малецык,- добавил Стынь и ласково мне улыбнулся.
Они улыбались все втроем, несмотря на только, что перенесенную боль. И, конечно, я им доверился, поелику любил их не меньше, да и у меня вряд ли б хватило сил самому обратиться сейчас в искру.
А немного погодя, Круч, так наверно полагалось, мысленно молвил: " Готов".
И немедля кожа все трех моих братьев ярко засветилась, запылала почти рдяными всполохами, в том сиянии сгущая наше общее естество. Широкие лучи света, выбивающиеся из тел Богов, образовали мощный пылающий шар. Они зримо для меня дрогнули и также резко их мерцающие рубежи сошлись в единую точку... крупинку... частичку огня. Ту самую кроху, что всегда, везде и во всем начинала процесс зарождения. В тот миг, когда мы с братьями сжались в единую мельчайшую искру, я ощутил такую боль. От каковой вже, похоже, и неможным стало кричать...выть...стенать, понеже рот как таковой не мог отвориться. Судя по всему, мое сжатое естество в тот момент принялось судорожно вибрировать. Поелику мгновение спустя, когда я, ощутив рывок пространства подле себя, оказался в тесном помещении в своем прежнем образе, мою голову крепко удерживал Дажба. А Стынь столь плотно прижимал меня к себе, что мое сияние, кажется, перемешивалось с его темной кожей.
– Тише, тише,- взволнованно шептал Дажба.
И руки младшего Раса обхватив, не столько фиксировали мое все еще рассеивающееся сияние, проникающее меж жилок, сосудов, мышц, сколько окутывали красно-коричневое, вязкое
– Успокойся, успокойся,- голос Дажбы не раз мною слышанный был так нежен, он будто втягивал в себя мою боль... втягивал...
Лишь минуту спустя я понял, что Стынь и Дажба перекачивали на себя мою боль, одновременно, перемещая в меня свои силы. Посему вмале мне и стало легше. Потому, вероятно, и Круч, как самый юный из Богов, только держался за плечо Стыня, чтобы потерю сил и мою боль приняли на себя более старшие.
– Прекратите, прекратите,- торопко проронил я.
И это вопреки тому, что губы мои почти не шевелились, словно онемев. Теперь я только понял, что значит сплотиться с братьями через боль. Это значило, что младшие члены печищ должны были забрать у меня боль и передать свои силы, чтобы я помнил! Потом! всегда помнил их жертву! Чтобы потом! всегда помнил, что они пережили во имя меня.
– Не надо. Прекратите,- теперь я шептал, ощущая, как перекачивают братья из меня боль. Ощущая, как мягче и тише она становится. Видя, как сияние кожи Стыня, Дажбы и Круча медлительно перемещается в мое естество, подсвечивая красно-коричневость золотыми переливами. И с тем единожды теряя собственную насыщенность, одиночно поблескивая на их коже тонкими полосами, мельчайшими пежинами золотого света.
– Да прекратите же вы!- теперь я уже и вовсе гулко дыхнул.
Нет! Нет! я не крикнул, всего-навсе дыхнул.
Однако братья зараз качнулись оттого дыхания, словно их толкнул резонанс дуновения, резкого возросшего в амплитуде и колебании волн моего голоса. Отозвавшись, определенно, не только от тел моих братьев, но и стенок помещения, в оном мы находились, от каждой его грани.
Стынь первым пришел в себя от посланного мной толчка, и беспокойно переглянувшись с Дажбой, с особым волнением оглядел Круча. Конечно, он тут был главным и вмале должен стать более старшим в своей печище. Наверно брат это уже стал ощущать. Потому проверив состояние младших, медленно направился к овальному, каменному ложу, поместившемуся в помещение, и бережно уложил меня спиной на него. Я, было, попытался шевельнуть конечностями, но они мне не подчинялись. Впрочем, оттого рывка внутри составляющего меня естества медленно качнулась вязкая переработанная красно-коричневая материя, чем-то напоминающая студни, структурированные жидкие системы, обладающие способностью сберегать форму, прочность, упругость, при сем не обладая текучестью. И как только та переработанная человеческая материя колыхнулась, я застонал. Боль, как, оказалось, только утихла, однако не ушла, а продолжала меня наполнять.
Круч и Дажба, поколь Стынь меня укладывал на гарбха, особое устройство, напоминающее своим видом обычное ложе, выровняли мои конечности, потому я зря дергался.
– Зачем? Зачем?- шепнул я Стыню, ведая, что он поймет меня и без слов.
– Так положено,- за Стыня, одначе, ответил Круч, на немного замерший подле моей головы.- Чтобы у тебя хватило сил, наш милый малецык,- и улыбнулся.
Хватило сил...
Не за тем, чтобы хватило сил, а затем, чтобы вы всегда ощущали единство с моей плотью. Ибо днесь еще не рожденная она уже впитала ваши силы, наполнилась вашей жертвенностью, и единожды передала вам мою боль.
А Стынь между тем стал укреплять на моих конечностях широкие серебристые полосы, на запястьях и лодыжках. Эти полосы он вытянул из края каменного, серебристого отлива гарбха. Я знал, что материал, из которого сделана возвышающаяся над общим уровнем помещения и единожды являющаяся навершием широченного в размахе, уходящего в недра планеты рукава, гарбха, относится к группе металла, называемого ильмз, каковой можно было добыть в Северном Венце, в Системе Волошка, на планете Таврика.
Пирамидальной формы комната размещалась в центре самого крупного храмового комплекса в Африкии. Ее белые гладкие стены, инолды перемещали по своим поверхностям голубоватые тени. Так, что мне казалось, это отражаются в них фигуры братьев.