Коло Жизни. Книга Четвертая. К вечности
Шрифт:
На той стороне контактной сетки, чрез каковую Родитель осуществлял связь со своими малецыками наступило отишье. Похоже, Он был потрясен, и посему молчал достаточно долго, вроде проверяя мою молвь аль токмо с трудом ее переваривая.
– Откуда ты знаешь про Стрефил-создания?
– наконец, откликнулся Творец всех Галактик поспрашанием.
– Давно тебе о том хотел сказать,- ответил я и голос мой, еще не получивший как такого определенного звучания, и посему идущий высокой, свистящей нотой, вопреки боли прозвучал насмешливо, а губы чуточку изогнулись в улыбке.- Да все не удавалось тебе о том поведать. Во- первых я их вижу, коли они установлены над Богами, а во-вторых еще будучи в Отческих недрах в Стлязь-Ра, я слышал твой разговор с Гамаюн-Вихо.
Я смолк. Молчал Родитель, может обдумывая мои слова, а может наслаждаясь тем, что я был... жил... существовал. А я лишь сейчас вслушиваясь в наступившую тишину, оглядел стены помещения и приметил, что они сменили цвет. С белого на пурпурный, точно во время моего перерождения и они переплавились, приобретя тот самый ярко-красный с фиолетовым оттенком цвет.
– Думаю,- вмале все же отозвался Родитель,- ты, моя бесценность еще не раз меня удивишь. И к тому нужно быть готовым. А теперь одначе я отключусь. За тобой придет Вежды и ты полетишь к Коло Жизни. Встретимся погодя, что произойдет в ближайшее время. И хотя я не приходил до сих пор к восстанавливающимся малецыкам, это делали всегда они. Ноне я нарушу свое постоянство и сам посещу дольнюю комнату пагоды, ибо очень жажду прижать тебя к своей груди, мой милый.
– Долго я буду после Коло Жизни в дольней комнате?- спросил я, тем не менее, не уточняя судна и имени Отца. Ведь я знал до моего вступления на Коло Жизни не позволительно называть будущее свое имя, имя Отца, величание судна. Родитель сказал так нарочно, судя по всему, желая тем самым подтолкнуть, утвердить меня к выбору печище Димургов.
– Ты, вероятно, восстанавливаться будешь долго, так как слишком утомлен, мой любезный,- молвил Родитель, и, не мешкая отключился.
И я сей миг застонал, точно Он был подключен к моему естеству, которое не имело внутренних органов, а дыхание, обоняние, вкус, осязание осуществляло всей плотью, мясом как сказали бы люди, и потому обладало такой наполненностью, яркостью и сочностью. Еще пару бхараней и появившиеся в помещение три яркие искры: золотая, рдяная и красная отразившись в его стенах, обернулись моими старшими братьями, таковыми обобщенно мне дорогими.
Вежды, Седми и Велет прибыли в своих замечательных венцах, обряженные все как один в серебристое до лодыжек сакхи без рукавов и с квадратным вырезом горловин. Днесь не только у Димурга, но и у иных братьев ушные раковины, мочки были усыпаны сапфирами; васильково-синего, фиолетового и черных цветов, в надбровных дугах просматривались проколы. Так, точно братья жаждали всем своим видом показать собственную родственность и связь с Першим и единожды мной.
– Наша бесценность,- мягко протянул Вежды, и в темно-бурой радужке его глаз блеснула такая теплота и нежность, переплетенная с тембром его бархатистого баритона.- Наконец все закончилось. И вскоре боль сойдет, и появятся силы. Пусть по первому малые, но кои даруют возможность тебе дойти до Коло Жизни. Только днесь ты поколь не двигайся. Родитель велел нам быть особенно внимательными в отношении тебя, понеже ты слишком обессилен. Посему, прошу тебя, наш милый, не свершай никаких движений. Мы все сделаем сами.
Вежды неспешно ступил к гарбху, и единым взмахом левой руки вытряс из перст серебристый, струящийся плащ. А Седми и Велет меж тем принялись снимать все еще удерживающие мои конечности широкие серебристые полосы. И стоило перстам братьев коснуться моей измученной плоти, как я сызнова застонал.
– Больно! Больно!- послал я им с таким огорчение, что братья тотчас убрали руки от меня.
– Потерпи наша драгость,- вкрадчиво произнес Седми. Его глас всегда приносил мне силы, когда я находился в людской плоти. И теперь он будто глоток свежего воздуха придал мне бодрости.- Днесь надобно потерпеть, но это будет последняя боль. Как только мы очутимся на пагоде в дольней комнате, боль иссякнет, останется всего-навсе слабость.
– Почему вы пришли втроем?- вопросил
– Потому как за младшим, всегда приходят старшие,- прогудел певучим, объемным басом Велет. Он ноне был при самом малом своем росте. И даже таковой разнился мощью с братьями.- Так положено. Мы все время приходим втроем за нашим младшим. Не важно какое судно, какую печищу, имя выбирает он, або наш брат всегда ощущал как желанен, сейчас и всегда в любой из печищ Всевышнего. А мы дотоль ждали твоего рождения на четвертой планете в пагоде, поелику до начала того процесса маковку увел Мор, зинкурат Воитель, а...
Только я не дал закончить брата, договорив за него сам:
– А кумирню Асила Усач.
– Да, наш любезный малецык,- согласно заметил Велет и резким движением сорвал с левой руки и левой ноги полосы.
И в тоже мгновение Седми освободил правые мои конечности от пут. Кажется, вместе с полосами братья сорвали с меня и плоть, потому как я громко застонал... кричать уже не было сил.
– А!...а! больно...больно,- додышал я однозначно с обидой.
Так как могут огорчаться младшие... Младшие коих вельми любят старшие. Скажем так избалованные, за неженные, капризные младшие. Этим самым огорчением я незамедлительно вызвал значимую досаду в лице самого старшего, Вежды.
Брат гневливо зыркнул на Седми и Велета и не скрываемо недовольно, что позволял себе весьма редко, молвил:
– Бережнее. Бережнее, что вы, впрямь, так грубо.
Определенно, это было не грубо. Хоть и резко. Просто я так устал от боли, что жаждал, абы меня пожалели... Абы меня кахали, ласкали. И братья так и поступали. Осторожно, заботливо Седми и Велет подсунули перста, одни перста под мою голову и стан, да легохонько приподняли. Так, вроде я ничего совсем и не весил, а Вежды меж тем подстелил подо мной расправленное полотнище плаща. Все с той же нежностью они обернули мою плоть в материю плаща, натянув на голову капюшон, прикрыв долгими полами нижние конечности, словом спеленав меня. Шелковисто струящаяся материя плотно облепила мое естество и тем самым погасила боль. Ибо все то время, что братья меня в нее оборачивали, я продолжал стонать и жаловаться Вежды на грубость. А он продолжал досадовать на Седми и Велета, требуя от них мягкости.
Просто -напросто я устал от боли, потому и расслабился, позволил себе те стенания, хотя все же мог сдержаться. Но днесь мне хотелось ощутить заботу старших. Тех, кого я так любил, кто был так дорог, разлука с которыми допрежь душила меня своей смурью и кручиной.
Запеленав в плащ, Вежды поднял меня на руки, нежно прижав к своей груди, а Седми стоящий по левую от него сторону поправил мою голову, притулив щекой к его сакхи, точнее не столько щекой, сколько обвитой подле материей плаща.
– Уберите преграды,- властно молвил Вежды, таковую необоримость, могущество я впервые слышал в его голосе. Ведь старший брат всегда был мягок в обращении с младшими. Очевидно, сейчас в нем правило главенство и забота над самым меньшим средь Богов, самим меньшим и дорогим, мной.
Седми не мешкая вздел вверх левую руку и кончики его тонких, долгих пальцев замерцали переливами света, а по молочной коже лица стала перемещаться россыпь багряных искорок. Миг и точно из всего его тела вырвалось огнистое сияние, приправленное пурпурными остроносыми брызгами. Оно в доли секунд сосредоточилось мощным комком подле ладони брата, а после тем мощным светящимся лепестком, оттолкнувшись от своего начала, ринулось вперед, и срыву вклинилось в одну из стен помещения. Вроде покатой волны свет оплеснул стену и оставил на ней и на соседних золотые, мельчайшие, рыхлые мятешки. Разом набухли данные мятешки и точно переспелые овощи выкинули из себя во все стороны языки пламени, которые двигаясь лишь по поверхности стен, внедрились в саму структуру камня. Очевидно, только для того, чтобы бхарани спустя и сами каменные стены распались на крошечные частички да осыпались вниз, очистив от каких преград пространство пред нами.