Коломбине дозволено все
Шрифт:
ЛАРИСА У меня в планах подготовка к всесоюзному конкурсу парикмахеров-модельеров. Ежедневные тренировки, вы понимаете… Но если – Париж, и если это не отнимет слишком много времени, то я принимаю ваше предложение.
И Ларисе была вручена визитка на английском языке.
Время первого сеанса Лариса назначила мгновенно – сразу же после тренировки, пока еще будет цела прическа. И она уже направилась к дверям, но группа почтенных товарищей, приведенных Реутовым, окружила ее. То, что предложили они, уж вовсе выходило за все мыслимые рамки. Это оказался коллектив художников трикотажной фабрики. Ему удалось, поднатужившись,
Лариса бодро поддержала разговор, поразив художников знанием тонкостей производства. Дело в том, что читанный на прошлой неделе материал о коллекции был сокращен ровно наполовину, в газету попали полтораста оптимистических строк, а размышления о конкурентоспособности остались в гранках, где их и изучила Лариса. Так что важность московского показа она понимала. Поэтому, когда ей предложили сняться для фирменного буклета, она, несколько свыкшись со своей внезапной фотогеничностью, сразу согласилась. Оказалось, ее ждала еще одна авантюра – роль манекенщицы, с недельным выездом в Москву
Лариса видела, что вокруг нее творится какая-то фантасмагория. Но ведь просила же она повелительницу Коломбин о том, чего в своей жизни не знала, – об успехе, о признании своих женских достоинств, о яркой и нарядной жизни. Просила. И сбылось.
Поэтому Лариса лишь небрежно усомнилась, отпустят ли ее с работы для такой надобности. На что художники заявили, что такая мелочь ее не должна беспокоить. Главное для нее – красиво выйти на подиум. А вопрос московского показа решается на уровне министерств. Так что Лариса может не беспокоиться.
Однако время поджимало, и Лариса помчалась в редакцию. По дороге она сообразила, что список поклонников ее красоты подозрительно совпадает со списком материалов в субботнем номере газеты. И она принялась лихорадочно вспоминать, кому еще бросила вызов в тот вечер.
Конечно, следовало полюбезнее проститься с Реутовым, заварившим эту великолепную кашу, все-таки столько времени и энергии он потратил на снимки. Но Лариса была убеждена, что невезучий Реутов все равно обижаться не станет. Ибо не избалован, как Кологрив, хотя и втрое талантливее… Стоп! Жуткая мысль пронзила Ларису – а какими же талантами, кроме административных, отличается красавец Кологрив? Когда тебя внезапно окружила такая куча талантливых людей, когда признали в тебе артистичность, поневоле взглянешь свысока на тех, кто окружал тебя раньше.
И начнет заживать давняя рана, нанесенная самолюбию!
Но что за черт – когда Лариса неслась на выставку, ни одна сволочь на нее не глядела влюбленным взором. А идет обратно – и ловит эти самые взоры через каждые пять шагов. В лице у нее, что ли, изменилось что-то после окаянной выставки? Или в походке? Или талия мгновенно стала тоньше?
Черт его знает\' Только каждое мужское подсознание говорит – стоп, внимание, интересная женщина.
А интересная женщина влетает в редакцию и натыкается на Кологрива. В коридоре, сравнительно с улицей, полумрак. Кологрив
Страшно хочется Ларисе брякнуть в ответ что-нибудь этакое. Но интуиция истинной Коломбины подсказывает ей, что еще не время раскрывать карты. Поэтому Лариса, пробормотав нечто извинительное насчет аварии водопровода, исчезает. Она-то исчезает, а вот фраза повисает в воздухе, заставляя Кологрива обернуться на пороге кабинета.
– Ну, Кологрив, берегись!
Голос вроде не Ларисин, однако ж больше сказать некому. Но и Лариса смылась. И в великом недоумении закрывает Кологрив дверь.
Поработав с полчаса, Кологрив вышел из кабинета и тут только обратил внимание, что в обычно шумной редакции – гулкая тишина. Редакторский кабинет заперт. Секретарши нет. В отделах пусто. Не заперта корректорская, но и в ней ни души – Лариса, пойдя извлекать коллег из буфета, сама там и застряла.
Стоит Кологрив в корректорской, начинает злиться, и вдруг раздается звонок. Просят Ларису. Кологрив свирепо говорит: «Нету».
ГОЛОС. Тогда передайте ей, пожалуйста, что ее срочно искал ассистент Никифоров. Мой гостиничный телефон такой-то.
КОЛОГРИВ. Что еще за ассистент?
ГОЛОС. Режиссера ассистент!
И называется фамилия, достаточно популярная.
ГОЛОС. Мне велено немедленно ее найти. Мэтр вернулся с выставки в полном восторге. Мы именно такой типаж и искали. Дайте, пожалуйста, ее домашний телефон!
КОЛОГРИВ. Что еще за выставка?
ГОЛОС. В фотоклубе, выставка Миши Реутова. Алло! Я вас слушаю!
Но Кологрив молчит, пытаясь связать между собой режиссера, выставку Реутова и Ларису. Ничего у него, понятно, не получается, потому что он не знает о съемках на необитаемом полуострове. И он молча кладет трубку. А по коридору грохочет толпа сотрудников во главе с редактором. И все шумно призывают к себе Ларису.
Вместо нее в дверях корректорской появляется Кологрив и возмущается дисциплиной корректоров, но сам редактор с хохотом прерывает его и советует сходить на выставку.
Кологрив из упрямства заявляет, что не намерен в рабочее время бегать по выставкам. Окружающим это не нравится – как будто он единственный работяга в толпе тунеядцев, и несколько голосов ставят Кологрива на место. И сотрудники расходятся по отделам, причем кто-то у Кологрива за спиной вертит пальцем у виска.
Насмешка эта глубоко несправедлива. Кологрив пока еще в своем уме, он только здорово сердит и чувствует, что история с выставкой возымеет для него какое-то странное продолжение. Поэтому он идет в корректорскую узнать у Ларисы, что она опять натворила, но там в разгаре чтение гранок и его вежливо выставляют.
А у сотрудников Кологрив ничего не спрашивает из гордости. А до восьми вечера, дожидаясь ухода последнего засидевшегося подчиненного, он торчит в кабинете из упрямства. И, придя наконец к фотоклубу, целуется с дверной ручкой.
Вот и стоит Кологрив у запертой двери и тупо таращится на черно-белую реутовскую афишу. Но, видно, трудный день сказывается, куча просмотренных снимков и прочитанных материалов. Потому что как иначе объяснить внезапное мельтешение цветных ромбов на черно-белом рисунке? Решительно никак!