Коломбине дозволено все
Шрифт:
ДЕНИСКА. А рисовать будем?
ЛАРИСА. И рисовать будем, и книжку читать будем.
ДЕНИСКА. А меня папа писать научил!
ЛАРИСА. И много букв ты уже знаешь?
ДЕНИСКА. Каких еще букв? Я целое слово пишу!
Он отыскал фломастер, бумагу, вывел букву «А», подумал, слева от нее поставил «П», и так, задом наперед, действительно изобразил слово «ПАПА».
ЛАРИСА. Да, папа у тебя – педагог…
Она хотела было заняться алфавитом, но Дениска уже тащил танки, самолеты и солдатиков. Пришлось играть в войну.
Но
Поднялась она к себе и призадумалась – похоже, свершилось… Ведь было у нее в руках пресловутое «море нежности»! И не ее вина, что оно вдруг оказалось ненужным. Стало быть, следует устремиться к чему-нибудь другому. Вот только к чему бы?
И первое, что пришло на ум, – а неплохо бы теперь шума, музыки, танца какого-нибудь безумного, чтобы отпраздновать свою победу и над Кологривом лично, и над нелепой тягой к нему.
Откуда-то издалека донесся аккорд – то ли гитарных струн, то ли мандолинных. Лариса распахнула окно, чтобы впустить музыку, и зарождающуюся песню, и ночь, внезапно засверкавшую искрами далеких фонариков.
– Карнавал! Карнавал! – услышала она веселые, торжествующие голоса тысячи Коломбин.
– Карнавал! Карнавал! – закричала сама и ринулась куда-то, может – сквозь стену, а может – сквозь ветер, черт знает куда, на шум, на звон тамбуринов.
И оказалась в самом начале бесконечной улицы. Маски подхватили ее и увлекли в яростную фарандолу. Со всех сторон пели, но каждый – свою песню, и шум стоял невероятный. С балконов кидали серпантин и конфетти, крошечные букетики и огромные шары. Цветы и шары перелетали из рук в руки, и казалось – вместе с ними перелетает из объятий в объятия тысяча разноцветных Коломбин.
ВНЕЗАПНЫЙ ГОЛОС. Вот и начался твой Карнавал.
Он чисто прозвучал в оглушительной суматохе. И Лариса обнаружила, что уже сидит на перилах балюстрады, а Карнавал бесится где-то внизу, и порхающие букеты не касаются даже ее красных башмачков.
А рядом сидела в той же позе женщина, которую можно было принять за Ларисино отражение в невидимом зеркале. Она так же скрестила руки на пестрой юбке и покачивала веером на цепочке, охватившей кисть руки.
ЛАРИСА. Да, начался…
ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦА КОЛОМБИН. Вот ты и стала Коломбиной, которая может быть счастлива только на Карнавале. Ты чем-то недовольна?
ЛАРИСА. Коломбине дозволено все?
ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦА КОЛОМБИН. Конечно.
ЛАРИСА. Так почему же я ищу в себе любовь и не нахожу ее? Или именно любовь для меня под запретом?
ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦА КОЛОМБИН. Люби, сделай милость! Люби Арлекина. Коломбина не может не любить Арлекина.
И шагах в десяти Лариса увидела стройного гибкого юношу в ромбах, в маске, похожего на прельстительного дьявола и, как все в эту ночь, на сиамского кота.
ЛАРИСА. Пусть он снимет маску! Должна же я видеть лицо человека, в которого
ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦА КОЛОМБИН. Зачем? Придумай ему любое лицо по своему вкусу. А маска у него очаровательна. Или ты еще не убедилась в пользе масок?
ЛАРИСА. А если вкус изменится?
ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦА КОЛОМБИН. Ну, так пусть и лица под маской меняются. Это же Карнавал.
ЛАРИСА. Неужели нет на свете живого человеческого лица, в которое я могу смотреть с любовью? Неужели я обречена целовать только маски?
ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦА КОЛОМБИН. Ни одна Коломбина не делает ставки на любовь. И к тому же на тебе самой – тоже маска. И эту маску тоже кто-то будет целовать. И знаешь, это очень удобно. Не приходится тратить время на размышления. Ступай! И помни, что Коломбине дозволено все.
ЛАРИСА. Я помню. Все, кроме любви.
Но тут всплески звона и песен захлестывают, и пропадают в коловерти повелительница Коломбин, очаровательный Арлекин и беспокойная героиня…
Гаснет разноцветная ночь, врывается утро, и я вижу, как Лариса закрывает окно и бредет к постели.
Разумеется, на работу она опоздала и примчалась, когда дорогие коллеги уже сидели на рабочих местах.
Лариса подошла к двери и прислушалась – разговор они вели довольно странный.
МАРИАННА. Я тоже хотела по совместительству. Нельзя – мы считаемся служащими. Вот и сиди на своей сотне.
ЗОЯ. У тебя хоть родители, не бросят.
ЛЮДМИЛА. Да, девочки, ситуация… Но я уже решила.
Видимо, пестрый сон еще не выветрился из Ларисиной головы – заглянув в дверь, она остолбенела. Коллег в комнате не было, а на стульях лежали здоровенные авоська, косметичка и фолиант.
АВОСЬКА. Хлебнешь горюшка…
ФОЛИАНТ. Даже я бы не рискнула, а ведь у меня тылы обеспечены!
АВОСЬКА. И из редакции придется уходить.
КОСМЕТИЧКА. Перестаньте. Хватит. Я это и сама знаю.
Лариса встряхнулась. Наваждение стало таять, и на стульях обозначились бесплотные силуэты коллег, сквозь которые явственно виднелись окаянные косметичка, авоська и фолиант. Лариса встряхнулась еще раз и решительно вошла. Сон так и не исчез до конца. Но поскольку рабочий день начался и ждала куча гранок, она смирилась с тем, что смутно видит лица коллег.
Вскоре в дверях корректорской возник суровый Кологрив и потребовал Ларису Николаевну в кабинет.
ЛАРИСА. Вы же видите, Олег Дмитриевич, что мы очень заняты.
КОЛОГРИВ. Как только освободитесь, зайдите ко мне.
ЛАРИСА. Я освобожусь еще нескоро, Олег Дмитриевич.
Кологрив отбыл, а подчиненные с ужасом воззрились на Ларису.
ЛАРИСА. Ничего. Все в порядке. Читаем.
АВОСЬКА. Это из-за ошибки?
ФОЛИАНТ. Разве прошла ошибка?
КОСМЕТИЧКА (шепотом, на ухо Ларисе). Из-за меня?…
ЛАРИСА (всем сразу). Угу!
Через час Кологрив снова заглянул. И с тем же успехом.
На сей раз во взглядах подчиненных читалось благоговение.