Колония
Шрифт:
– А ты восстанавливаешь баланс или усугубляешь?
– Я... пытаюсь решить проблему. Я хочу сказать, что нет никакого смысла придерживаться старого положения вещей, когда он опирался на условия, которые больше не применимы.
– Так ты собираешься взять город под контроль?
– Да. Потому что хотя бы на данный момент я могу дать этим людям всё необходимое.
Я повернула голову клона в сторону группы детей, которые выбежали из моего убежища с упаковками, по шесть бутылок с водой в каждой.
–
– Я не знаю.
Мы молча шли мимо кострищ, где жгли деревянные обломки. Тем временем, Брукс и Брайс вправили мне сустав. Пронизывающая меня боль тут же исчезла.
Кукле нужны были деньги, и она хотела быть уверенной в том, что сможет помочь своим людям. Я хорошо её понимала.
– Могу предложить тебе последний компромисс, - сказала я.
– Какой?
– Я не гарантирую, что всё получится, не знаю, примут ли все остальные подобное соглашение, и я не знаю, к чему всё придёт в дальнейшем, но не обязательно, чтобы ты становилась частью нашей команды. Не обязательно называть тебя суперзлодеем.
– Но территория останется моей?
– Да.
– Остальные назовут меня суперзлодеем просто потому, что я не хочу вступать с вами в драку. Они будут знать, что я сотрудничаю с вами.
– Не обязательно. Может быть, люди из власти, Протекторат и Стражи... может, они осознают это, но простые люди - нет.
– Средства массовой информации разоблачат меня.
– Думаю, мы контролируем и средства массовой информации. По крайней мере, в достаточной степени, чтобы сохранить неопределённость. Правила очень просты. Ты берёшь территорию, удерживаешь её, следишь, чтобы не было преступности и паралюдей, действующих там без нашего согласия.
– А Флешетта...
– Я не знаю её. Я не знаю, как она к этому отнесётся, но может быть, если ты спокойно объяснишь, если правильно всё преподнесёшь, то ты сможешь убедить её, что это во благо. Если она убедит остальных героев оставить в покое твою территорию, даст тебе самой устанавливать правила, тебе не придётся сражаться с ними.
– А если она не...
– Это решать ей. Или тебе.
Она осматривала мою территорию. Тут не было сказочно красиво, вокруг ещё были следы разрушений, но дела шли на лад. Возможно, это было единственное место в городе, где дела налаживались с такой скоростью. Мы не топтались на месте. Мы шли только вперёд. Не прошло ещё и недели, но прогресс уже был очевиден. И он был постоянным.
– Я думаю, что не смогу согласиться, если Флешетта откажется.
– Хорошо.
Она не сказала про другой исход. Если она согласится...
– Ненавижу тебя, - сказала Кукла. Она приняла решение.
Брукс закончил зашивать плечо. Я приготовила два куска ткани из паучьего шелка. Один - чтобы зашить костюм, второй - чтобы подвязывать руку до тех пор, пока она не окрепнет. Я могу надеть свой плащ так, чтобы ранение не было слишком заметно. Я встала со стула, потянулась и достала телефон.
– Это я переживу, - сказала я через клона. В списке
Глава опубликована: 21.07.2017
Интерлюдия 15.z (Александрия)
Улыбающиеся люди были ей отвратительны.
Она ненавидела эти улыбки. Фальшь. Напускная радость, напускное веселье. Она провела в этом месте достаточно, чтобы понимать: как только её друзья и семья оказываются за пределами слышимости, они начинают плакать. В посетителях сквозила усталость, которая подтверждала неизбежное. Чем старше они были, тем больше, кажется, были подавлены.
В какой-то момент ей перестали говорить, что химиотерапия поможет. Улыбки стали ещё более натянутыми. Её удобству стали уделять много внимания. Меньше объясняли, что происходит.
Поэтому, когда к ней зашла мать с кружкой горячего куриного бульона, она сделала вид, что спит. Она ненавидела себя за это, но не могла больше выносить ложь и притворство.
Она едва сдержалась, чтобы не поморщиться, когда мать присела рядом с кроватью. Это означало, что она пробудет здесь ещё некоторое время.
– Бекка, - прошептала мать сзади.
– Ты спишь?
Она не ответила, стараясь дышать ровно. Она пыталась вдыхать и выдыхать носом, чтобы многочисленные язвочки во рту не причиняли боль при контакте с воздухом.
Мать провела рукой по её голове. Волос уже почти не осталось, и прикосновение было крайне неприятным, почти болезненным.
– Ты была такой храброй, - прошептала мать тихо, почти неслышно.
"Я не храбрая. Ни капельки. Я в ужасе и готова кричать от отчаяния", - но она не могла кричать. Все говорили о том, что она смелая, о том, что она с достоинством и спокойствием переносит несколько месяцев долгого лечения. Но это была лишь маска, и сейчас она не могла от неё избавиться. Было уже слишком поздно сбрасывать напускную уверенность, переставать отпускать о себе несмешные шутки и фальшиво улыбаться. Она не могла начать жаловаться матери или поплакать у неё на плече, потому что это сломает всех остальных.
Она была их опорой.
– Моя маленькая героиня, - произнесла мать.
Ребекка опять почувствовала её руку на своей лишённой волос макушке. Ей хотелось скинуть эту руку, накричать на мать: "Разве ты не знаешь, что это больно? Сейчас всё причиняет боль!"
– Ты так старалась. Ты заслуживаешь большего.
И вот тогда, по её голосу и словам, Ребекка поняла, что умирает.
Она испытала смешанные чувства. Некоторое облегчение. Химиотерапия прекратится, ей перестанут причинять боль. Но также и гнев. Гнев был всегда. Почему мать не может просто рассказать ей? Когда они наберутся смелости и открыто всё сообщат?
Судя по всему, не сегодня. Ребекка услышала, как мать отодвинула стул и встала. По приглушённым шагам стало ясно, что она удаляется по коридору.
С тех пор, как началась терапия, слезам стало труднее появляться. Большую часть времени картинка расплывалась в глазах, они покраснели, чесались и были слишком сухими для слёз. Но, видимо, сейчас время пришло. Она долго лежала на боку и смотрела в окно на панораму Лос-Анджелеса. Слёзы стекали по лицу, пробегали через нос и вниз, к уху, капали на подушку.