Колумб Австралии
Шрифт:
Сейчас это кажется странным: на судах, отправляющихся в немыслимую даль, в труднейшую экспедицию, — и вдруг женщины! Но так оно и было, и не последнюю роль здесь играло то обстоятельство, что речь, между прочим, шла об основании новых колоний. Это во- первых. А во-вторых, наши представления о той или иной эпохе всегда нуждаются в каких-то коррективах. В данном случае это и есть тот необходимый корректив к-иашим стандартным представлениям об эпохе конкисты: женщины довольно часто наравне с мужчинами отправлялись в дальние страны, делили с мужчинами все опасности похода — испанки, мулатки, индианки, негритянки.
Каравеллы идут на запад. И пока перед ними расстилаются лишь волны и море, воспользуемся случаем и расскажем о том, как были снаряжены корабли Менданьи.
Под палубой — в ту пору и понятия еще не имели о холодильниках — в бочках, бадьях и глиняных кувшинах хранился провиант. Прежде всего железный рацион, в который входят продукты первой необходимости: сухари, оливковое масло — последнее и поныне в чести у испанцев. И конечно, пресная вода, которая ценится на вес золота.
Это основа основ.
Кроме того, есть фасоль, чечевица, сыр, солонина, сардины, мука, рис, вяленая рыба, мед. Входили в рацион изюм, фиги и, уж конечно, лук, чеснок, уксус, соль. Везли моряки и несколько коров и коз. В приспособленных под свинарники помещениях хрюкали откормленные свиньи, там и сям кудахтали куры, блеяли овцы.
Не позабытыми оказались различные семена: редиски, капусты, маиса, клубни сладкого картофеля. Часть межпалубных помещений занимали дрова, необходимые для приготовления горячей пищи. Вино хранили в бурдюках и обращались с ним бережно. В будние дни его не пили вовсе. Стаканчик-другой полагался лишь по праздникам, немного вина давали больным, чтобы скорее выздоравливали, да еще немного вина расходовалось во время мессы.
Список припасов на этом, разумеется, не кончался. Были еще тюлений и рыбий жиры, которыми смазывали все необходимые орудия труда, были запасы всех этих орудий — для будущих колоний, — были бочки и ящики со смолой и ворванью, с гвоздями, болтами, шурупами, льняное масло, кокосовое волокно, парусина, запасные канаты. Над килем лежали служившие одновременно и балластом свинцовые пластины, их в случае надобности накладывали изнутри, на обшивку для защиты корпуса корабля. Имелся запас лекарств и хирургических инструментов. .
Порох хранился в задней части трюма, там же находились и снаряды — каменные и свинцовые пушечные ядра. Вооружение каждого корабля состояло из пушек — тяжелых и легких, четырехсантиметровых фальконетов. Везли корабли и полное вооружение для мушкетеров: щиты, мечи, кинжалы, панцири, мушкеты, запасы одежды, тросы.
. В трюмах хранились также пестрые хлопчатобумажные ткани, стеклянные бусы, медные тазы, колокольчики, чей звон приводил в восторг туземцев еще во времена Колумба, красные шляпы, множество крестиков — для будущих новообращенных, зеркальца, рыболовные крючки, иглы, кольца, ожерелья, запястья.
И все это умещалось в небольших в общем кораблях: самый крупный из них имел не более 140—150 тонн водоизмещения!
Более месяца плыли корабли на запад, и жизнь постепенно налаживалась. Как только солнце поднималось над горизонтом, раздавался хор юнг, которые, как и полагалось по старому обычаю, встречали зарю радостным гимном. Затем следовала общая молитва. После молитвы не грешно было и позавтракать. А дальше каждый занимался положенным ему делом. Матросы босиком, в шерстяных штанах и в куртках с широким вырезом несли вахту. Взбирались на реи, высматривали из «вороньих гнезд», прикрепленных к мачтам корзин, не видны ли берега. Солдаты чистили свое оружие. Все, кто был свободен, выходили на палубу подышать свежим воздухом, насладиться дневным светом. Внизу во внутренних помещениях было темно, огонь обычно не зажигали, опасаясь пожара, а что касается воздуха, то он был поистине ужасен. Только офицерам и дамам дворянского происхождения полагались хоть и крохотные, но все же мало-мальски пристойные каютки, на палубе, в обеих надстройках — на корме и на носу. Самой привилегированной частью корабля считалась надстройка на носу.
Каюта, которую занимали капитан и его семья, тоже, конечно, не была большой, но зато обладала тем неоценимым преимущёством, что при ней имелась уборная. Прямо под капитанской каютой располагалась рубка, в которой находились компас и другие навигационные приборы — угломерная линейка, астролябия, квадрант. Именно здесь было царство Кироса, или, во всяком случае, одно из его царств. Определить широту удавалось сравнительно просто, хотя и не без погрешностей. Гораздо сложней было установить в море долготу. Вот уж что мучало моряков вплоть до XVIII века, когда был изобретен хронометр. А до этого кормчие, определяя долготу, порой ошибались на 50—60 градусов. Именно из-за этого «теряли» уже открытые острова, именно из-за этого случались — наша экспедиция этого тоже не избежит — жестокие просчеты, в том числе и во времени. Как часто приходилось Киросу досадовать на то, что в небе южного полушария нет Полярной звезды... Ведь для определения долготы надо было вести сложные вычисления, отсчитывая отрезки пройденного за день пути, и, следовательно, знать скорость ветра и течения. Такие расчеты были весьма не просты, и ежедневно на совещании штурманы тратили немало времени, чтобы прийти к согласию.
...Когда кончалось «измерение солнца», Кирос входил в навигационную рубку, наносил широту и пройденный отрезок пути (в общем на глазок) на карту и в дневник корабля. Карты были из хорошего пергамента, но сведения, которые они содержали, увы, далеко не всегда были достоверными.
Так, за делами подходило время обеда. Устанавливались столы на средней палубе между носом и кормой — для простых смертных. Офицеры обедали в кают-компании. Когда же оловянные миски и прочую посуду убирали на место, а палубу очищали от объедков, наступал блаженный час отдыха. Все, кто был свободен, укрывались где-нибудь в тени, а знатные дамы затворялись в своих каютах.
К вечеру на борту становилось оживленнее. Там и здесь собирались группа(ми: разговаривали, пели, танцевали, играли. Вспыхивали бурные всплески смеха, в ходу были и охотничьи рассказы, и морские; присяжные балагуры острили напропалую, и остроты эти порой бывали не для нежных ушей. Иногда приходилось вмешиваться офицерам, случались и ссоры.
Нет, уж чего-чего, а шуму хватало и днем и вечером. Тихо было только ночью. Ибо ночью всем, за исключением вахтенных, полагалось спать. Полагалось, чтобы везде была полнейшая тишина. Любой подозрительный шорох, любая, даже негромким голосом отданная команда, крик невзначай угодившего за борт человека — все должно было быть слышным. И лишь в последнем случае разрешалось, более того, соответствующими правилами предписывалось поднять оглушительный шум, дабы отпугнуть от несчастной жертвы акул.
Доставленному на борт утопленнику следовало пером пощекотать нёбо: пусть его как следует вырвет, пусть выйдет соленая морская вода, которой он успел наглотаться. Затем для подкрепления дать ему горячего винного супа, потом оливкового масла. Предписывалось тщательно растереть грудь и живот, чтобы «взбодрить и разогреть кровь».
Человек за бортом — такое в общем случалось редко. Обычно ничто не нарушало сонную тишину. Свет мерцал только в штурманской рубке да в кормовом фонаре. Вахтенный офицер, тщательно прикрыв лампу, совершал свой обход в ночи. Ничто не должно было укрыться от его взора. Крепко ли стоят мачты, не проникла ли вода в трюм, все ли в порядке в пороховом погребе, на месте ли кувшины с питьевой водой, на месте ли помпы, канаты, якоря (они ведь ь!огут понадобиться в любую минуту), в порядке ли рулевое управление, выдерживается ли заданный курс — забот у вахтенного офицера было немало. И если вахту нес главный кормчий, то в его обязанности входило также найти ориентир для штурмана — какой-нибудь предмет на корме корабля. Он указывал на этот предмет рукой, и данный его жест называли «благословением кормчего».