Колыбель для Ангела
Шрифт:
И потерпела крах. Человек не станет создавать рай, в котором лично ему нет места. Поэтому, делая вид, что строит этот самый рай, попутно он будет хватать все, что видит и до чего может дотянуться, стараясь опередить остальных, не обращая внимания ни на какие заповеди и законы. Значит основной стимул для человека в любой религии – его личная вечная жизнь. Мощный стимул, но не все в него верят».
– Я тебя уже совсем достал своей проповедью, – заметив отрешенный вид Азарова, Савельев улыбнулся, отпил сок и тоже откинулся в кресле.
– Как раз напротив, – возразил Азаров, – дал мне обильную пищу для размышлений и, скажу тебе откровенно, весьма полезную.
– Это хорошо. Значит, я не зря старался.
Азаров слегка замялся, но, преодолев сомнения, заговорил:
– Сергей, я тебя никогда не спрашивал, а сам ты особо не стремился рассказывать, но все же. Что такого произошло в Тибете, что, вернувшись оттуда, ты круто изменил не только мировоззрение, но и свою жизнь? Не знай я тебя с детства, решил бы, что ты свихнулся. Но я-то знаю, что это не так и здравомыслие всегда скрывалось за твоими, даже самыми, кажущимися другим несуразными, поступками. Я ведь всегда знал, что ты прав и доведешь любое начатое дело до логического конца.
Савельев нахмурился и Азаров уже было пожалел, что затронул эту тему, посчитав, что она Савельеву неприятна. Однако Савельев внимательно посмотрел на него и уверенно произнес:
– Хорошо, что ты сам завел этот разговор. Я давно собирался тебе рассказать, еще тогда, как только вернулся. Но решил, что ты меня не поймешь и воспримешь мой рассказ как бред, порожденный прежними юношескими фантазиями. Думаю, что пора. Что ж, слушай, а там уж сам решай, как это воспринимать.
Глава 4
Савельев откинулся в кресле, провел ладонью по высокому лбу, короткому ежику волос на голове, словно приводя в порядок свои мысли. Его задумчивый взгляд скользнул по верхушкам деревьев, словно над ними парили видимые только ему картины из его воспоминаний, а голос его начал воспроизводить их:
– То, что я поехал в эту экспедицию, если ты помнишь, было, что ни на есть, совершеннейшей случайностью. Ты, конечно, знаешь, что я давно мечтал побывать в Тибете. Это была моя идея-фикс, поскольку ни мои возможности, ни жизненные обстоятельства этому никак не способствовали. Это сейчас я только удивляться могу, почему, имея мечту, человек не может ее воплотить в реальность. Тем не менее, это произошло спонтанно и что самое поразительное – без малейших усилий с моей стороны. Уже тогда я и начал впервые постигать смысл общепринятого понятия – судьба.
Года за три до того оперировался у меня по поводу перитонита доктор исторических наук из нашего университета – профессор Проханов. Человек широкой души и большого сердца, я бы сказал. Пролежал у меня в отделении больше месяца. За это время мы с ним хорошо познакомились и подружились. Тогда я ему тоже в очередной беседе во время ночного дежурства рассказал о своей мечте. Когда он выписался, мы периодически созванивались, а потом он надолго пропал. Как оказалось, уехал в один из НИИ, в Москву. Так вот, в один прекрасный момент он звонит мне домой и запросто эдак говорит: «Не передумал ли ты съездить в Тибет?» Так он меня огорошил, что я на пару секунд лишился дара речи. Оправившись от шока, говорю ему, что не передумал. Он и продолжил: «Мы готовим этнографическую экспедицию в Тибет. Район сложный, там всякое случается. В такой экспедиции обязательно должен быть хороший, опытный врач. Среди моих знакомых из молодых и крепких медиков лучше тебя кандидатуры нет. Я, между прочим, заблаговременно своему руководству тебя предложил.– И лукаво добавил.– Вот только решил уточнить, не развеялась ли твоя мечта?». Можешь себе представить, что сотворилось у меня в душе, а что творилось в голове, вообще описанию не подлежит. Я ему ответил, что я, конечно, согласен, но как быть с моим руководством? Кто же меня вот так запросто отпустит? Однако он заверил, что это уже дело техники и эти заботы он берет на себя. К моему удивлению вопрос был решен практически молниеносно. Главврач тогда меня вызвал и долго сокрушался, что на целый год больница лишается такого хорошего хирурга. Давил на психику, надеялся уговорить меня отказаться. Знал бы он тогда, что не на год я ухожу, а, как оказалось, навсегда. Но тогда я и сам об этом не знал. Не знал я тогда, что моя мечта заведет меня куда дальше, чем я себе мог даже представить.
***
Весь путь до Тибета не имел для меня большого значения, хотя и эта часть путешествия принесла немало впечатлений, особенно для меня, человека оседлого и зашоренного обыденностью жизни. Но все эти воспоминания сложились в бесконечную череду перелетов, переездов, проводов и встреч. Хотя среди всей этой суеты, по прибытии в Пекин, и весь дальнейший путь по Китаю, я постоянно находился в состоянии ожидания невозможного. Это состояние было столь навязчивым и неотступным, что казалась мне внезапно свалившимся на меня безумием.
И еще – меня здорово поразили китайцы. Они – удивительный народ, они – как большие дети. В них кроется уйма энергии, огромный жизненный потенциал, особый азарт к жизни. Они постоянно что-то делают, упорно, до самозабвения и при этом безоговорочно верят в необходимость того, что делают. Ведь мы в былые времена тоже были такими, но как-то незаметно подрастеряли эти способности. Видимо, все-таки, все дело в идеологии. Ведь она либо есть, либо ее нет – промежуточных вариантов не бывает. Нет общей цели – и каждый толчется в своем узком мирке, создавая для себя собственные идеалы и ценности, которые на поверку оказываются обыкновенной суетой. Они же все охвачены и увлечены единой целью, что поистине делает их несокрушимыми.
Всю дорогу по Китаю нас сопровождал один интересный парень – Сунн Лу. Он, видимо, был облачен какими-то особыми полномочиями, поскольку легко решал все возникающие в пути проблемы. Эдакий уверенный в себе живчик – он успевал везде. Но все это продолжалась до Тибета. Чем дальше мы продвигались по Тибетскому нагорью, тем больше терял свою привычную уверенность Сунн Лу. Сама атмосфера Тибета влияла на всех нас, включая Сунн Лу, как наркотик. Только каждый реагировал на него по-своему. Граница Тибета была своего рода мистической гранью между прошлым и будущим, между реальностью и запределом. Время и пространство здесь текли в ином измерении. Каждый из нас это ощущал внутренне, со своим личным, особым ощущением. Я бывал раньше в горах на Кавказе. Там тоже было нечто похожее. Наверное, в горах всегда создается такое впечатление, как будто в них проявляется близость к чему-то высшему. Но в Тибете это ощущение возрастало многократно.
Сунн Лу, без былой уверенности, но достаточно настойчиво, предложил свои услуги в сопровождении нашей группы до деревни одного из тибетских племен. Племя это жило в высокогорье, где-то в Гималаях.
В Янхучу, где мы остановились, прибыл представитель племени, назначенный сопровождать нас. Звали его Тажи Чару. Тогда я его воспринял как-то настороженно. А может, это было просто проявление общепринятого в мире благоговейного интереса к представителю легендарного народа, окруженного неким ореолом древней тайны. Во всяком случае, меня поразила глубина взгляда зеленых глаз Тажи Чару. Они были невероятного жемчужного цвета и, в сравнении с ними, окружающая сочная растительность склонов казалась бесцветной пустыней. Тажи Чару был всегда совершенно спокоен, он никогда не проявлял эмоций, но в каждом его движении, несмотря на внешнюю худобу, ощущалась скрытая сила, которую он никак не мог в себе удержать. Он так и светился силой. Сунн Лу в присутствии Тажи Чару явно чувствовал себя весьма неуютно. Не знаю, где корни всего этого, но я уловил взгляды, которые бросал Тажи Чару на Сунн Лу и понял, какая чудовищная пропасть лежит между этими людьми, которые были каждый представителем своего древнего народа. Это, наверное, больше всего влияло на сознание Сунн Лу. Видимо, слишком велика была разница в образе жизни и, как сейчас говорят, менталитете. Это было не столько противостояние, а, скорее, значительное несоответствие принципов бытия.
То, с какой легкостью Тажи Чару шагал по крутым тропам, лишний раз свидетельствовало о его силе и стойкости. Глядя на него я, считавший себя человеком спортивным и достаточно физически подготовленным, в этом очень быстро разуверился.
Первые двое суток я еще держался достойно, стараясь не отставать от нашего выносливого проводника. Одному Богу известно, чего мне это стоило. Остальные члены экспедиции, многие из которых тоже, впрочем, физически неплохо подготовленные, уже на вторые сутки порядком подустали, особенно когда мы вступили в область высокогорья и идти пришлось в густом тумане, где видимость была не далее трех шагов. Привалы становились все более частыми и продолжительными. Вторую ночь я спал как убитый – до того измотала меня дорога. Утром я проснулся совершенно разбитым и вконец измотанным. Остальные чувствовали себя не лучше – это ощущалось по их отрешенным взглядам и вялым движениям. Один Тажи Чару оставался бодрым и совершенно не утружденным проделанным путем. Только чай, больше похожий на травяной отвар, приготовленный Тажи Чару, заметно приободрял нас. Подталкиваемый профессиональным любопытством, я, через Сунн Лу, принялся расспрашивать у Чару рецепт этого целебного чая. Сунн Лу долго переводил мне длиннющий список набора трав, и я махнул рукой, безо всякой надежды запомнить хотя бы половину. Тем более что название большинства из них я слышал впервые. Я решил, что позже обязательно запишу этот рецепт.