Колыбель для Ангела

Липовский Лев

Он безмятежно продолжил:

– Любая религия, преисполненная веры в добро, любовь к ближнему, а, следовательно и к Всевышнему – является верным направлением по пути к Истине. Исполнив свою судьбу, ориентируясь на эти три столпа мироздания, ты постигнешь Истину. Ибо постигший свое назначение в жизни – великий человек, а сумевший его исполнить – гений.

– Хорошо, – не сдавался я. – Веру в добро и любовь к ближнему исповедуют практически все религии мира. Но вот Всевышний, или Бог, в каждой религии свой. Который из них ведет к Истине?

–

Всевышний и есть Истина. Он един во Вселенной, каким именем его не назови. Имя – это лишь сочетание символов, характерных для определенного языка, на котором излагается та или иная религия. Всевышний же воспринимает не столько эти символы, сколько вибрации души, направленные к нему. Обращаясь к Всевышнему, человек произносит молитву, которая является особой формулой, несущей в себе определенный заряд. Но молитва на любом языке и обращенное к любому из имен Всевышнего ничего не значит, если душой человека не вложен в нее определенный заряд. Поскольку этот заряженный сигнал и доходит до Всевышнего. При этом вероятность того, что он не достигнет адресата, равняется абсолютному нулю.

Говорил это старик так просто, как о чем-то сомо собой разумеющемся, После его слов мой недавний сарказм показался мне дремучим невежеством. Меня, беспросветного атеиста и материалиста, внезапно пронзила поразительная вера в его бесхитростные слова. Ведь я и сам не раз думал о единстве вселенского порядка и в тяжелые минуты, не задумываясь, подспудно, не раз обращался к Богу, не вкладывая веры в свое обращение. Лишь теперь я понимаю, почему Бог меня не слышал.

«Не поминай Бога всуе», – всплыло из далекого детства строгое наставление бабушки, укоряющей моего деда за бездумное применение им выражений типа: «Да господи ты боже ж мой». Дед мой был атеистом и бога поминал лишь по привычке, для выражения эмоций. Теперь же я с ужасом представляю, в каком безобразно искаженном виде эта формула доходила до адресата.

***

Шли дни. В каждый из них старик что-то рассказывал, а я впитывал его слова, словно иссохший корень, истосковавшийся по живительной влаге. Каждая капля этой влаги заполняла во мне существовавшие прежде пустоты.

Он говорил о простых и в то же время совершенно немыслимых вещах. Казалось, что все это я, да и каждый человек, прежде знал всегда, или, по крайней мере, думал об этом, но считал фантастичным и невозможным. Однако малейшее преломление угла воззрения на то или иное понятие, превращает сумбур в стройную и непоколебимую теорию.

Слушая старика, я все больше осознавал, что, прожив три с лишним десятка лет, так и не понял самого главного – своего предназначения. Мало того – я никогда всерьез об этом не задумывался, а, следовательно, и не мог понять его. Мне вдруг стало ясно, что собственно этого знания своего предназначения мне все время и не хватало. Именно поэтому я метался в агонии днем и ночью. Я изнемогал от неведения самого главного в своей жизни, но не знал, что же меня так мучительно тревожит.

В один из вечеров я и задал старику свой главный вопрос – о своем предназначении. Старик в первый раз пристально посмотрел мне в глаза, словно пытаясь прочесть в них что-то только ему зримое.

– Для этого я и пришел к тебе, – ответил, наконец, он. – Я должен тебе сказать – ты будешь исцелять.

Я опешил:

– Конечно! Я же врач. Я ведь лечу людей.

– Разумеется, но это в прошлом. Отныне ты будешь исцелять людей, – невозмутимо произнес старик.

– Разве это не одно и то же? – я удивленно посмотрел на старика, пытаясь прочесть в его глазах какой-нибудь подвох, но его лицо было непроницаемым, а взгляд отрешенным.

Не дав мне опомниться, он вынул что-то из складок своей одежды и протянул мне. Я увидел на его раскрытой ладони крошечную и мертвую, как мне показалось, птичку.

– Вы всегда при себе носите мертвых животных? – поморщился я от неожиданности.

– Возьми ее, – сказал вместо ответа старик.

– Зачем? – удивился я.

– Чтобы понять то, о чем мы говорим.

Я нехотя протянул руку и старик переложил в нее птичку. Она была совершенно холодной и безжизненной. Я смотрел на нее и во мне росло и поднималось неописуемое, всепоглощающее ощущение жалости к этому крошечному созданию, безжизненность и неподвижность которого представлялись сущей нелепостью. Совершенно неподотчетно для себя я накрыл птичку ладонью левой руки, поднес руки к груди. Что-то происходило внутри меня. Что-то такое, чего я не испытывал прежде. Волны неизвестной мне природы, нежные и теплые, покатились по всему телу, направляясь к рукам. Внезапно я ощутил между ладоней вначале тепло, а затем легкое движение. Я вздрогнул от неожиданности и раскрыл ладони. Птичка, прежде безжизненно лежавшая на моей ладони, встрепенулась, настороженно покрутила крохотной головкой, блеснула темными бусинками глаз и внезапно вспорхнула. Описав в воздухе круг по гроту, она вылетела из него и растворилась в небесном просторе. Я же, пораженный, так и сидел, застыв в нелепой позе с распахнутыми ладонями. Очнувшись, я опустил руки и в изумлении взглянул на старика, увидев на его лице удовлетворенную улыбку.

– Да, ты будешь исцелять людей, – произнес он тоном человека, констатирующего неопровержимый факт.

– Людей? – переспросил я. – Мне показалась, что это была птица.

– Безусловно, это была маленькая птичка. Начинать нужно всегда с малого. Вначале нужно удивиться простому, прежде чем понять сложное. Ведь даже исцеление тобой маленькой мертвой птички так глубоко поразило тебя.

– Она действительно была мертвой? Я что – могу оживлять мертвых?

– Грань между жизнью и смертью призрачна. Порой между ними узкая тропинка, а порой – непреодолимая бездна. Сегодня ты преодолел эту грань данной тебе силой воли и победил смерть. Но это не значит, что ты всегда сможешь ее побеждать. Просто в случае с птичкой пропасть не была непреодолимой.

– Неужели силой воли можно влиять на окружающий мир? Ведь это же мистика!

– А что такое мистика?

– Мистика – это все, что противоестественно.