Колымский котлован. Из записок гидростроителя
Шрифт:
Тетя Мотя отжала тряпку, бросила на порожек, разоткнула юбку.
— Ну, лезь уж, — сказала она Захару, — вытирай ноги. Просохнуть не дадите.
Захар потащил меня за рукав:
— Пошли, дед, а то еще передумает…
— Тетя Мотя, хоть бы котлетку, что ли. Сдохнуть можно с голоду. Да не хочу я бефстроганов, котлетку, говорю. Не объедаться же сюда приехали.
— Какова еще бестроганова?
— Котлетку, говорю, зачем мне твой бефстроганов? Вот перекроем Колыму — ордена будут вешать, кому первому, как не поварам.
— А ну тебя, насмешника.
Тетя
— Уж не до орденов, хоть бы водопровод провели — посуду мыть нечем.
Захар набивает рот в согласно кивает головой.
— С водой? С водой дело швах, — говорит он. — А разве колымская не годятся на мытье?
— Господь с тобой, это же помои.
Захар допивает компот, запрокинув голову, вытряхивает в рот фрукты.
— Можно было бы, конечно, принести ведро-другое, да времени нету. Надо экскаватор собирать.
— Ты шутки шути, но надо надставить трубу и дать на кухню воду.
— Пожалуйста, дед. О чем разговор? Это у нас свободно.
Мы вышли из столовки. Захар достал сигареты.
— Посидим на крылечке, как бывало в девках, — опускаясь на ступеньку, потянул он меня за рукав. — А знаешь, дед, Егоров к нам на основные напрашивается.
— Толковый экскаваторщик, только что делать ему тут на своем развалюхе, — усомнился я.
— Новый он выплакал, да ты, что, дед, еще зимой.
— Егоров?!
— Не слыхал? Честно, дед. Вот слушай. — Захар повернулся вполоборота. Как всегда, Захар рассказывает с подробностями, в лицах старается характер показать. Я его не перебиваю, пусть — все равно ждать катер, пока трос привезут.
— Где звездочки? [8] — спросил Егоров с раздражением у бригадира Игнатьева.
— Не дали.
— Опять! Ты скажи, что мы еще спокойные ребята. Работать не на чем, а мы молчим.
— Вижу, что спокойные, до того спокойные, что карьер даже не зачистили.
8
Звездочка — ходовая шестерня экскаватора.
— Сальники накрылись, не успеваем масло заливать.
— Заливать вы мастера. Вскройте-ка, Егоров, посмотрим бортовые…
Вскрыли, действительно, и сальники ни к черту не годятся, и зубья, как бритвенные лезвия.
— Наш экскаватор, как старый слон, сейчас бы ему в самый раз хватило силы дойти до кладбища, — размышляет Егоров. — Он свое, Игнатьев, оттрубил, отпахал, и тут ничего не поделаешь. Износился. Это тебе не человек — машина. Человек износился, а сколько-то еще дюжит, через силу, а дюжит. Ты думаешь, мне его не жалко? Я, можно сказать, на нем состарился. — Егоров похлопал по обшивке экскаватора.
— Разве я не понимаю, но из кубиков складываются гроши. Работать-то надо.
— Я не к этому, — с продыхом сказал Егоров. — Уйду я, Игнатьев. Не хотелось бы, но придется. — Он отвернулся и стал смотреть за реку, туда, где в солнце разгорались макушки деревьев.
Игнатьев обескураженно молчал. А что тут скажешь? Значит, человека подточило, подмыло, тут уж недалеко до душевного обвала.
Игнатьев уехал, а Егоров ходил вокруг своего экскаватора, как он это делал двадцать лет, когда что-то ломалось, и костерил машину последними словами. За эти долгие годы Егоров так свыкся с машиной, что не раз вея с ней беседу, когда смазывал подшипники, или драил, или их красил. А вот теперь ему дают новый экскаватор. Не верилось, и душу точило беспокойство.
— Ах ты, передряга старая, — ощупывал Егоров болты. Подтянул стремянку. — Если бы ходовую заменить, еще бы поползал сколько-то, а так… — Егорову назойливо лезла в глаза то одна, то другая изработавшаяся деталь. — Ну, ты, старикан, не думай, что вот так Егоров взял и бросил тебя.
Не потому ли Егоров и заспорил с Игнатьевым, когда выбирали площадку под монтаж нового экскаватора.
— Ну чем тебе не площадка, — доказывал Игнатьев, — мастерские рядом, выточил, высверлил…
— Тесно тут, да и глаза на людях мозолить. Воздуха нет, — выставлял свои доводы Егоров.
— Ты, Егоров, не мудри. Может, тебе кислородную подушку подать? Так ступай в больницу, там тебя накачают, не будешь ерепениться.
Егоров только откашлялся.
— Правда, хоть подавай подушку с кислородом. — А подумал: «Лучше бы уж на своем работал, черт дернул за язык. Вот и Афанасий косится, сквозь зубы сегодня поздоровался».
— А ну тебя, — отмахнулся бригадир, — выбирай сам площадку, где нравится. По мне, хоть за поселком, на пустыре, монтируй.
— На пустыре, говоришь? — Егоров даже обрадовался такому решению: от глаз подальше. Но тут же сник. Куда от людей скроешься, работаем-то вместе. — Лучше всего монтировать у старой машины, — вырвалось у него.
Дома Глафира сразу поняла состояние мужа:
— Тебя что, переехало?
— Ты мне, Глаша, робу почище дала бы, — уклонился Егоров от ответа.
— Куда это выряжаться, перед кем? Не молоденький ведь.
Пока Егоров мыл под краном руки, в дверь сунула свое остренькое личико Зина. Увидев Егорова, отпрянула. «Эта кикимора знает уже, — подумал Егоров. — Без этой нигде не обойдется».
— Чего тебе? — спросила Глафира и прикрыла дверь.
Егоров задержал дыхание, но Зинка так тараторила, что ничего было не разобрать.
— Мой пока молчит, — Глафиру Егоров различал хорошо. — Ложкин на моей памяти три экскаватора заездил… гребет деньгу…
— С кем это ты? — отдуваясь, громко спросил Егоров.
— Зинка, за солью, — хлопнула дверью Глафира. — Копи соляные, Баскунчак у меня тут, — притворно заругалась она. — Садись, ешь, который раз грею.
Глафира налила тарелку щей, поставила поближе к Егорову и сама присела к столу, не спуская пытливых глаз с мужа.
— Как тебя выбелило, — вдруг сказала она и протянула руку к его голове. — Виски-то как мукой взялись.