Колымское эхо
Шрифт:
Аслан ничего не ответил, тяжело вздохнул:
— В свое время я хотел перевести своих на Кавказ, похоронить в горах, на родине. Но опоздал. Да и бабуля отговорила. Теперь жалею, что послушал ее. Теперь бы не переживал.
— Знаешь, Аслан, бабуля и я родились далеко отсюда, в тихой русской деревне. Когда-то там жило много людей. Был колхоз. А теперь никого. С десяток стариков. Остальные дома брошены, заколочены, даже смотреть больно. Погост зарос так, что не крестов, не памятников не видно. Но это не значит, что заросла и память. Людей помнят и на Радуницу приезжают и навещают всех. Главное, что в душе каждого живут наши родственники. И никуда нам от них не деться. Ведь мы их корни.
— Все так. Но каждая птица должна в своем гнезде жить,— отозвался человек.
— Ты неправ. Вспомни Сталина, где он похоронен? Многие ли теперь его вспоминают?
— Что мне он? Моей семье он принес горе...
— А только ли твоей? Нет в мире кладбища больше, чем Колыма. Сколько здесь полегло, ни счесть. Хотя в каждой смерти его вина. Но они здесь, а он в Москве...
— Какой страшный здесь ветер и голос у пурги. То воет, то плачет, как человек стонет,— сказал Аслан.
— Покойники злятся. Люди говорят, что это забытые мертвецы кричат, кого давно не навещают и забыли. Не знаю, правда ли, но зимою здесь тяжело. У колымской пурги свой голос. Так похожий на живой. Веришь, в пургу сюда даже волки не приходят. Будто боятся. Я голову под подушку прячу. Но и там достают голоса, хватают за самую душу,— отозвалась Варя.
— Я был тут и летом. Поверь, ветры такие же, тоже со слезами. Ночью спать невозможно.
— А ты представь свои горы...
— Они здесь не снятся.
— Тогда о своих думай. О дочках, о бабуле.
— Я и в этот раз приехал бы летом, но не получается. А и убили моих зимой.
— Откуда знаешь? — удивилась Варя.
— Последняя запись в отцовской записной книжке — зимняя. Да и чекисты признали, глянули документы и не стали скрывать. К чему, столько лет прошло. Даже Игорь не умолчал. Вот и получилось, что приехал на круглую дату. Она всегда горькая,— признал Аслан.
— Зима или лето унесли жизнь, вспоминать всегда больно. Они ушли, а мы все плачем и не можем забыть каждый своего. И только своя смерть успокоит. Потому что снова встретимся с родными.
— Ты в это веришь? — удивился Аслан.
— А как же, иное исключено! — подтвердила Варя.
И вдруг забеспокоился Султан. Он подскочил к двери, зарычал, оглянулся на Варю. В двери послышался стук, потом кто-то забарабанил в окно, кто-то что-то кричал, но из-за воя пурги ни одного слова не понять.
— Кого черти принесли на ночь глядя? — недовольно буркнула хозяйка и пошла открывать дверь.
— Варюха, выручай! Дай нам на двоих с Настей буханку хлеба. Машина не приехала. Может, водила кувыркнулся, а может и вовсе не поехал. Не захотел по пурге рисковать. А у нас с нею, ну, ни корки. К Феде ходили, так ни сухарика нет. Тоже на машину понадеялся. И все в дураках остались,— просила баба.
— Ты проходи, не студи избу. Мне дрова с неба не валятся!
— Ой, да у тебя полно гостей, а тут меня черти принесли.
— Возьми вот буханку! Ешьте на здоровье!
— А как ты обойдёшься?
— Ничего! Хватит и нам!
— Это же трое мужиков! Батюшки, чем их теперь кормить?
— На одном хлебе не держу людей. Они все на могилы приехали.
— А к нам иначе не появляются.
— Едино мимо пойдешь, передай хлеба и Феде! Спасибо ему от меня. Он знает за что!
— Варюха, если тесно, давай одного иль двоих мужиков ко мне. Свободнее будет.
— Забрала бы ты их всех,— подумала Варя, а вслух ответила:
— Если хотят, пусть идут. Я не гоню и не держу никого. Конечно, им тесно и на полу холодно.
— Во! А у меня койки, все в перинах, подушках. Пошли, соколики. Оно и дойти легше и ночевать удобнее,— уговаривала баба.
— Вы, мужики, как хотите, а я пойду. Все бока от досок болят. Не могу спать на полу. Не привык. Да еще после болезни всего разламывает. Лежу, как зэк, по команде смирно. Аж язык занемел,— одевался спешно Игорь Павлович.
— Оно и верно, зачем себя удобств лишать. Переночуй-по человечески,— советовала Варя Бондареву.