Колымское эхо

Нетесова Эльмира Анатольевна

Ведь вот не просто рядом, среди могил жила женщина и не жаловалась, не сетовала. Прики­пев однажды, навсегда привыкла к Колыме.

— А вы бывали в отпуске в своей деревне, навещали родню? Ведь может кто-то помнит и любит. Там семью сможете создать, родить ребятишек. Полноценной женщиной заживете. Забудете все, что связано с Колымой.

— А вы зря меня жалеете. Я сама так реши­ла. Вот мамка умирая, все плакала, мол, когда уеду, останется она тут одна, с песнями волков и пурги. И то, и другое здесь не новость. Я по­обещала, что не уеду никуда. Она тогда не по­верила. Но ведь годы прошли, а никуда не тя­нет. Приехала я в отпуск в свою деревню. Все заброшено, запущено, заколочено, словно на погост попала, заблудилась.

И народ изменил­ся, ругливый, ленивый и злой. А уж пьяных сколько! С утра до ночи бухают. И старухи, и де­ти. В огородах редкие бабки ковыряются. А му­жики, какие еще уцелели, прямо среди дворов спят. И не добудишься.

— От безысходности. Работы и заработков в деревне нет.

— Но раньше такого не было. Всем работа находилась, каждый при деле был. И пить по черному никто бы не подумал. За это наказать могли, опозорить. А теперь кто чего боится?

— Ни в том дело! Стыда век не имелось, а вот лень всю жизнь одолевала,— встрял Бон­дарев. И подумав, продолжил:

— Ведь вот я свою работу долго ненавидел, покуда с России не стали привозить всякую не­чисть— полицаев, старост. Всех, у кого руки в крови. Они, гады, показывали немцам на се­мьи, где мужики воевали. И верите, где фаши­сты не решались, так эти изверги с семьями расправлялись. То детей, то стариков стреляли, в колодцах топили. То за ноги схватят и головой об угол. А много ли ребенку надо? Целыми се­мьями губили людей. А сюда привезли, такими ягнятами прикинулись. Ну, да мы уже знали о каждом из сопроводительной. Понятно, что жа­лости не было. Схватишь такого дедочка за жабры, он тут же зубы покажет, да еще какие. Вот этих мы и посылали на трассу, в самые гиблые места, где дышать нечем от комарья. Где клюква была подарком с неба. А что де­лать? Не всегда машина проезжала мари и топи, случалось, буксовала. Вытянуть ее ника­ких сил нет. Вот тут и набрасывались на клюк­ву как озверелые. А она, оттаявшая из-под сне­га, ну чистая кровь. Ну, нажрутся ее пригорш­нями. Встанут, все рыло словно в крови. А куда деваться. Клюкву так просто не отмоешь. Ма­шина по ней пройдет, кровавый след далеко за колесами тянется. Аж с души воротит есть та­кое месиво. Этим все нипочем. Видать, при­вычные. И жрать кровь, и ходить по ней душа не дрогнет. Ко мне с десяток таких подброси­ли. Ну, не щадили. Загоняли на такие участки, где ни одна живая душа не выдержала б,— рассказывал Бондарев.

— Оно и своим не легче доставалось,— слов­но опомнилась Варвара.

— Своих щадили.

— Не бреши, знаем, как жалели. Всю брига­ду фронтовиков загоняли в болота и топи. Там они в худых сапогах вкалывали часами. А ноги у всех израненные, помороженные, сплошные гнилушки. Случалось, падали лицом в грязь. Кто хоть раз помог встать? А ведь эти люди воева­ли, по случайности попали в плен, сюда их на лечение присылали. Чуть упал, обойма нагото­ве. И старых, и молодых косили, никого не по­щадили, даже не хоронили. Болото и топи все сожрали и скрыли. А ваши только хохотали. Мол, меньше мороки с этим отребьем. А ведь они герои. Ваши с ними как обошлись?

— Я в этой компании не был. Не могу отве­чать за всех,— покраснел Бондарев.

— Да что там мужики? Баб не щадили. За­мешкается какая, так вламывали, что забыва­ла, зачем пошла за куст. Оттуда на карачках выползала, если сил хватало выбраться,— по­бледнела Варя.

— Ой, как много зла скопилось в одной го­лове! Может, оно и лучше пойти спать, пока еще есть время,— предложил Игорь Павлович.

— А знаешь, ты прав. Пора и честь нам знать, завтра нелегкий день предстоит. Надо поспать хоть немного. Времени мало остается. Давай на боковую,— предложил Евменович. Мужики вско­ре улеглись, но сон не сразу одолел обоих. Бон­дарев еще долго крутился с боку на бок. Иванов, засыпая, все что-то бормотал во сне, с кем-то спорил.

Быстро уснула только Варвара.

Погладив на ночь Султана, вскоре тихо засопела.

Волчонок осторожно приблизился к чужакам. Вот этот, с тощим кадыком ему сразу не понра­вился. Перекусить бы это горло. Чего стоит? Один миг...

— Но и в своей стае не все хорошие. Случа­ются совсем злые и гадкие. Но ведь и их прихо­дилось терпеть. И не ему одному, а всем. Пусть люди сами разберутся в своей своре. Так будет правильней,— обнюхал волчонок головы гостей и, осторожно переступив обоих, пошел к посте­ли Вари. Хозяйка она и есть хозяйка,— свер­нулся калачиком возле койки и спокойно уснул. Во сне он увидел все ту же Колымскую пургу и заскулил.

Утром мужики чуть свет побежали на трассу, в надежде поймать попутную машину. Мороз стоял одурелый, за сорок зашкаливало и не ветерка, не солнышка. Сплошная муть, угроза свирепой и долгой пурги.

— Я в своих «прощай молодость» долго не выдержу. Врежу дуба прямо на обочине. А тебе меня не поднять. Короче, «крышка» нам. Води­лы тоже не дураки. По такой погоде хрен кого выманишь из хаты. К Варьке переться неловко. Сам знаешь, не звала прощаясь. А незваный гость хуже татарина. Что теперь делать бу­дем? — колотился Бондарев от холода.

— Ждать! — резко осек Сашка.

— Кого? Уже два часа стоим и ни одной драндулетки. Замерзнем на хрен.

— Не хнычь, твою мать, хватит сопли на уши вешать.

Они всматривались, вслушивались, но, не

звука.

— Слушай, сегодня же выходной. Чего ждем, все бесполезно, пошли к Варе,— первым свер­нул на тропинку Игорь.

— Нет ее дома. Видишь, вон она! У могилы голосит,— стали подходить осторожно и услы­шали голос женщины:

— ...Голубка ты моя. Иль думаешь, я не зна­ла, за что тебя заковали в кандалы? Святая моя! Не поддалась начальнику зоны, не уступи­ла по бабьей части. А уж как он добивался тебя, всю измордовал, но у меня не было сил всту­питься, маленькой была и слабой. Только пла­кала. Ну чем могла одолеть того бугая? Такого слезами не прошибешь. Я всякое видела. И как он бил тебя в грудь кулаками, а коленом в про­межность. Но ты все выдержала, даже не пла­кала, хотя все губы искусала в кровь, но молчала. Он пригрозил, что убьет тебя. Но ты не попро­сила пощады. Другие уступали ему. Ты не стала позориться и молча перенесла все муки. Тебя выкинули из кабинета, когда ты была уже без сознанья, а и я выскочила из-под стула. Вот тогда велели, если выживешь, заковать в кан­далы.

Варвара всхлипнула, слезы передавили горло:

— Лапушка! Прости! Я была совсем ребен­ком и не могла вступиться. Помнишь, как мы вместе с тобой спали в тачке на холоде, а по­том бабы забрали меня к себе в барак. Но я не покинула, всегда была с тобой. Научилась ку­саться. За это получала по морде. У меня отни­мали даже вонючую баланду. А тебе и в пургу не разрешали заезжать в барак. Все ты вынес­ла и стерпела. Мне так больно, что не сама отплатила за тебя кабану. Ведь ты знаешь: его расстреляли по приказу. И убил его охранник. Но тебя уже не было в живых. Бог твое увидел и сам наказал. Я радовалась, что твои муки не прошли даром козлу. К нему на могилу никто не приходит. За все годы ни одна душа не на­вестила. И я, конечно, не могу простить. Я и те­перь проклинаю его. Ведь это он отнял тебя у меня, единственную кровинку, самого род­ного человека.

Варя резко оглянулась на хриплый, надсад­ный кашель Бондарева.

— Чего топчетесь? Это моя могила. Берите ключи, идите домой,— встала баба с колен. Ноги от холода свело.

— Пойдем с нами! — взмолился Игорь, по­дав бабе обе руки.

Та встала. Отгребла снег от ажурного креста, утонувшего в снегу по плечи.

— Дай помогу! — отодвинул бабу за спину и будто двумя лопатами сдвинул снег от креста. Из-под него проглянула лужа оттаявшей клюквы. Она была похожа на кровь, проступившую из земли.