Колымское эхо

Нетесова Эльмира Анатольевна

— Скучно живешь. Потому та бабка тебе не­понятна. Она под старость познала радость, а ты в полном соку гибнешь. Сохнешь, как сло­манная ветка. И какой толк в этой жизни? — отмахнулся Иванов безрадостно, пожалев жен­щину.

Та свое вспомнила.

Сломалась машина рядом с ее домом. Ну, хоть волком вой. Водитель, конечно, прямиком к Вар­варе приперся. Весь в снегу, в сосульках, ни лица, ни глаз не видно. Сказал, что полный ку­зов харчей везет. Оставлять такой груз на доро­ге опасно. И что делать, не знает. Подумав, ре­шил закрепить брезент на

борту и вскоре вер­нулся с полной сумкой еды. Даже бутылку не забыл прихватить и все уговаривал бабу выпить.

Вино понравилось, и женщина выпила почти полную бутылку сама. А ночью едва отбилась от Мишки. Тот так зажал бабу, что Варе вовсе невмоготу стало, хоть из своей хаты беги.

— Да ты что? Неживая? Или все еще в цел­ках бегаешь? Чего теряешь, мы живые люди, лови момент, покуда он в руки идет.

— А если не хочу!

— Чем я хуже других? Не кривой, не горба­тый, не старик! Чего ломаешься, как сдобный пряник?

Он измотал Варьку так, что та под утро обес­силила, и Мишка легко одолел ее.

— Так ты и вправду девка? Вот уж не думал. В твои годы взрослых детей имеют, а ты в не­тронутых жила. С чего бы так-то? — удивлялся искренне.

Он до утра озорничал. Но со следующего дня по всей трассе пошли о ней разговоры. С саль­ностями и подробностями. Как только не назы­вали, что не говорили о бабе! Склоняли по всем падежам и мужики и бабы. За спиной и в лицо говорили всякие гадости. И вот тогда Варька ре­шилась отловить Мишку и навалять ему при всех, испозорить как мужика и человека, чтоб тот не рисковал не только близко подойти к ее дому, но даже вылезти из кабины. Но Мишка долго не появлялся. Он словно пропал бесследно.

Одни судачили, что уехал в отпуск на мате­рик, другие болтали, будто перевелся на новое место работы, и у Варвары со временем глох­ла злоба, остывала обида, заживала память. Но, именно с того времени никого из мужиков не пускала к себе домой, возненавидев всех и каждого.

— А ты, баба, не тушуйся! Брехнули о тебе лишку, посмейся! Значит, дорогого стоишь, раз мужики о тебе лопочут. Знай, о никчемной мол­чат, чтоб самому не опозориться. А тобою, как медалью, хвалятся. Чего злишься, радоваться надо,— говорили водители, похотливо оглядывая.

Варька теперь стала хитрее. С вечера зак­рывала на замок калитку, словно ее самой не было дома.

Но однажды летом, в проливной дождь, кто- то настырно постучал в окно.

Варька раздвинула занавески и удивилась. Сам Мишка заявился. Прошли года три, не меньше.

— Ну, козел, держись! — метнулась баба к двери и тут же хотела огреть человека засо­вом. Вспомнились все пересуды.

Но едва открыла дверь, засов мигом оказал­ся в Мишкиных руках. Он выдернул его как пе­рышко. И не дав сказать ни слова, пропихнул Варьку в дом.

Пока она успевала открыть рот, мужик зак­рывал поцелуем и быстро раздевал женщину, подталкивал к койке.

Вскоре она не могла уже ни о чем говорить. Оказалась полностью во власти человека. А Мишка творил с нею, что хотел.

— Мишка, а вдруг

ребенок? — еле успела спросить мужика.

— Враз женюсь и увезу в город! — ответил весело. Но через год узнала, перевернулся он на семьдесят втором километре. Понесло ма­шину на гололеде. Мужик даже выскочить из кабины не успел, заклинило дверь, и машина вместе с грузом сгорела дотла. Никого не оказа­лось на пути, чтоб помог выбраться. Человек сгорел до углей. Его опознали по машине.

После того случая Варя никого не ждала. Рано ложилась спать, но засыпала лишь под утро. Ей все слышались звуки подъезжающей машины, вот она затормозила, остановилась перед калиткой.

— Нет, не погиб, не сгорел! Живой он! — под­скакивала к окну Но на трассе не души, не ма­шины. Лишь назойливая пурга бьется в окна же­сткими крыльями, царапает стекла.

— Покойные не встают, ушедшие не возвра­щаются. А и смерть лишь один раз приходит за человеком. Конечно, не для того, чтоб выпус­тить опять на белый свет. Он слишком хорош для женщин,— вздыхает баба.

С той поры она не знала мужчин.

— Чего пригорюнилась, Варя? Иль что-то свое вспомнилось? Не печалься! Твоя весна еще не пришла. Ты ее не упусти. Это нам с Игорем уже ждать нечего. Отпели наши соловьи. А весны, поседев заранее, в зимы обратились. А у тебя тут столько соколов под окнами каждый день мотаются, что скучать грешно,— сказал Евменович.

— Женщина хоть в Москве иль на Колыме всегда останется женщиной. Ей все по хрену, коль имеет такую милую мордашку и улыбку. Что же касается пережитого, о нем, как о прошедшей зиме, пореже вспоминай. Все мы жиз­нью битые. Синяков и болячек столько, что луч­ше о них помолчать. Нет такого ребенка, чтоб не смеялся, нет старика, чтобы не плакал. Жизнь каждого своим кнутом гладит. Хорошо, если только по заднице достает. Другое береги от ударов, проходит долго и сильнее болит. Пока заживет, оглянешься, а уже жизни нет,— сказал Игорь.

— Игорь, а где твоя семья?

— Ушли от меня, бросили.

— А почему другую не заведешь?

— Одинокому, вернее холостому, даже луч­ше живется.

— Во-во! Мой братан едва женился, месяца не прошло, а его цап за задницу и следом за отцом на Колыму отправили. Я неделю назад узнал.

— А за что его взяли?

— Разве у нас говорят? Затолкали в «воро­нок» и без объяснений! — нахмурился Евменович.

— Просто так не берут. Была причина,— на­хмурился Бондарев и сказал:

— Знаю я от своих ребят, что твоего брата взяли. И не случайно. На демонстрации не хо­дил. Сколько ему говорили, а он, как глухой. Вот и загремел на пятак как неблагонадежный, несознательный. Он и в армии от политзанятий отлынивал. А ведь в погранвойсках служил.

— Ну и что с того? — огрызнулся Иванов.

— Пойми, это Варе или мне безразлично. А тебе все знать надо о брате. Ведь он не по­сторонний человек. Близкая родня. Вот так на­шкодит, а тебя за жопу прихватят и тоже куда-нибудь упекут. Почему дома, в своей семье не досмотрел?