Колымское эхо

Нетесова Эльмира Анатольевна

— Вот это да! — изумлялась Варька.

— У нас в одной зоне сидел такой тип. Ну, Ас­ланом звали. Кто по нации, а черт его знает. Кто- то с Кавказа. Азербайджанин или грузин, никто не знал. А и не в том соль. Главное, пройдоха ред­кий. Он с детства бандитом рос. Но неспроста. Его мать с отцом еще в детстве забрали на Колыму. Пацану года четыре было. Так он с бабкой рос. А что взять со старой? Тот Аслан даже не знал, за что сгребли родителей. Понятное дело, искал их, но кто сопляку скажет? А он любопытным рос. Искал всюду. Не переставал шмонать даже на Колыме, куда спозаранок попал. Любил деньги и воровал их всюду. Так и связался с

шайкой.

— На него все шишки повесили? — спросил Иванов.

— Как бы не так. Этот деляга сам голову от­кусит кому хочешь. Фарцовкой промышлял. Деньги подделывал. Знал, что за это пулю вле­пят, и сумел смыться. Уж как ему удалось, толь­ко черт знает. Он никому ничего не сказал.

— Один так и сбежал?

— Чем меньше людей в деле, тем трудней его распутывать.

— Послушай, а как одному выжить на Колы­ме, даже куска хлеба ни у кого не выпросишь, сдохнешь с голодухи,— округлил глаза Евменыч.

— Живой остался. Уж как-то добрался аж до Прибалтики. Там сколько-то жил, но натура под­вела и снова попался. Аж четыре раза пригова­ривали гада к расстрелу. Даже в газете писали, что приговор приведен в исполнение. А он все живой. И никакая мама его не брала, будто у самого Сталина в крестниках ходил, как заго­воренный. И воровал еще борзее. Лихой был дьявол, отчаянный, страха не имел. Совести и подавно не знал. Он тыздил всюду и у всех. А какой злой был, но и умный, этого не отнять. В ночи видел и слышал лучше собаки. И, глав­ное, никого не боялся. А чего ему пугаться? Кулаки с бычью голову, ростом с медведя. Си­лен до озверелого. Тут же на четвертой ходке, уже на Колыме, нашел могилы родителей. Вот тогда я впервые видел, как он плакал. Колыма дрожала от этого рева. Я думал, земля треснет пополам от ужаса. Как он это пережил, кто зна­ет. Но на той могиле дал слово завязать с фар­том. Я в это обещание не поверил. Он кроме воровства ничего не умел. Зато в фарте умел многое, почти все.

— А что умел? — встряла Варька.

— Сказать трудно, что не умел. Он был и цинкографом, и печатником. Его рукам и башке цены не было. В кромешной темноте работал как днем. А уж выпить мог за пятерых мужиков один и не шатался. Но и с этим завязал, пере­сел на наркоту. Тоже несколько лет «на игле сидел». Зато никто ничего не замечал. А тут попух и решил бросить. Все лето мучился. Сам себя ломал. Никто не верил, что выживет. Ведь никто не помог, а и чем поддержишь. Тут уж как судьба, сжалится или бросит,— вздохнул Игорь и, качая головой, привстал на локте:

— Поверишь, три недели не жравши, не пив­ши, с той лужайки еле встал. Он и на человека не был похож. Шкура обвисла морщиной до са­мых мудей. На морде одни глаза и уши, а еще зубы. На задних лапах не держится, всего кру­тит. Кажется, ему на дело сходить было проще. Мы не верили, что устоит. Уж слишком страшен, до безобразия и обморока. А у него ситуевина хуже некуда. Или подыхай, или завязывай с нар­котой. Конечно, такое не у каждого получится,— восторгался Игорь.

— Он раз восемь вставал и все падал на мослы. Снова вставал. Хотели ему помочь. Так близко к себе не подпустил. Сел он жопой на пужайку, вокруг оглядывается, себе не верит, что живой. Ну да сколько ни сиди — вставать надо.

— Да и терять такого, небось, жаль,— не вы­держал Иванов.

— Кого жаль? Я в него всю обойму всадил бы не оглянувшись. Жалеть такого, все равно, что самому на шило голой жопой сесть. От него уже в следующий момент не знаешь чего ждать.

Вот такой был крендель. Так-то посидел, полежал на траве, а ночью домой приволокся. Причем сам, без помощи и поддержки. Хотя дружбанов и корешей полгорода. Любой для себя за честь бы счел: а ну самого Аслана домой привести. Но никому такого подарка не уступил. И с тех пор, вот отморозок, не пьет и не колется. А вот на Колыме часто бывает. Навещает могилы сво­их. Даже памятник приволок им оттуда, с Кавка­за. Сам установил. Порою, целыми днями на той могиле просиживал. Дождь или снег, не уходил ни на минуту. Вот тебе и бывший вор. Каждого прохожего просит помянуть его родите­лей. Мы близкую родню не зовем, помня обиды. Этот после Колымы приглашает, хотя сам не пьет. И цветы не забывает привозить с собой. Долго они потом стоят, напоминая о человеке. А главное, слово свое он держит. Мне кажется, не случись в его жизни Колымы, другою была бы его доля. Многое она ему подпортила и поморо­зила. Но сумел выкарабкаться и встать. Другого такого человека я не видел. Особый мужик, таким надо выживать и жить им нужно дольше.

— И что скажешь, теперь всех воров на ру­ках носить надо.

— Эх, Варька! Повидала бы Аслана, поняла бы меня. Эти редко кому встречаются. Хоть и вор в прошлом, а владеть собою умеет. Мне много не дано из того, что он может. И не только в во­ровстве. Видела бы, как он машину водит, как разбирается в электрике. Другому не дано. Были б живы родители, хороший парень из него полу­чился. Я это к чему лопотал. Сталин тоже был вором. А отними жестокость, может совсем хо­роший мужик получился, и не проклинали бы за Колыму. Ведь сколько путнего сделал для лю­дей, да только все забыто. А жаль. Память нельзя сеять нигде.

— Ну да, за мать его благодарить должна,— вскипела Варя.

— Она по оговору попала. А вот старост и полицаев правильно наказывал. Никого из них не щадил. И о фронтовиках заботился, о детях. Если бы такой плохой был, чего ж все ревели, когда он умер? В Москву на его похороны вся страна ехала. Последние копейки на эту дорогу отдавали. Думали, конец света наступил, коли Сталина не стало. Даже здесь, на Колыме, на простыни написали: «Да здравствует Сталин!». В землянках углем на стенах писали. А ведь это те, кто отбыли на Колыме немалые сроки, мо­жет навсегда здесь остались, но с его именем.

— Дураки! Что еще скажешь,— пожала пле­чами Варя.

— Они с его именем в бой шли и погибали. Победу одержали. Найдите мне еще одного, чтоб люди головы за него ложили. Не сыщете. А вот за Сталина дорогу проложили, целую трассу. И она до сих пор людям служит, единственной дорогой на Север, в каждый поселок и до сих пор за это спасибо говорят.

— Мне эта дорога, не будь мамкиной моги­лы, сто лет не понадобилась бы!

— На Севере много людей живет, ты не един­ственная. Сталин так и остался частью нашей жизни и истории. Все остальные — временщи­ки. Никто добром не помнится. А с ним немца победили, страну из руин и голода подняли.

— Не агитируйте меня за Колыму. Я ею сыта по горло и ничего доброго о ней не скажу. Всю жизнь мне изувечила и не только мне. Хватит нам злить. У вас своя судьба. А у меня в ней все отнято. Мне б не восторгаться, проклинать ее за все. Может, она создана для сильных, или очень подлых людей, короче, для воров. Я ува­жаю нормальных, с кем не страшно жить рядом и нараспашку открыть душу, не прячась в своем доме под одеялом от стукачей и фискалов.