Колючая Арктика
Шрифт:
— Очень, — искренне ответил Кучаев, — только ты, Володя, не переживай задним числом — вишь, губы все понскусал. Слушаю я тебя внимательно, слушаю…
— В Погындино, в столовке однажды с шоферней раздавили пару бутылок, а после принятия разговоры завели. Обычные. О женщинах. Я возьми и тоже вклинься. Будто бабаед я какой записной. И женщин я имел раз-два и Обчелся. а туда же! Говорю: "А у меня бабец на всю Колыму разъединственная, что тебе на кухне, что — в постели!" Один разбитной малый рассмеялся и говорит: "Правильно мыслишь,
— Где она сейчас? Встречаетесь?
— Где же ей быть? — удивился Кравченко. — От длинного рубля она не уедет. На Зеленом и живет. Заочно институт окончила. Юристом работает.
— Замужем?
— Так я ж вам говорил, Лешка Резаев ее муж. Когда мы с нею разбежались, вызвала она своего Абдулкадира из Казани, повинилась перед ним… Простил. А зря! Извелся с нею Лешка Резаев…
— Что-продолжает?
— Не останавливалась. Сейчас повадилась Насима ходить к одному писателю местному… Нет, фамилии его я не помню, но говорят, пишет неплохо… Так вот Насима сейчас этому писателю мозги полоскает…
И тут какая-то шестерня повернулась в кучаевской голове: да он же знакомился с этой Насимой на квартире юкагирского писателя и сотрудника «Колымки» Семена Курилова!..
А было так: Максим Кучаев возвратился из очередной командировки и ему необходимо было согласовать перевод куриловского рассказа, который шел в номер. В его квартире он и застал эту женщину. Она нисколько не смутилась, увидев незнакомого человека, сверкнула глазками, улыбнулась приветливо, — Кучаев тогда отметил про себя, что такая улыбка может быть только у безгрешного человека или ребенка! — протянула руку.
— Насима Нуршина.
И тут же шмыгнула в дверь. Не выскочила, не выбежала, не вышла, а именно — вышмыгнула в темь бесшумно. Была и нет её!
— Я люблю эту женщину, Максим, и я тебе говорил о ней — сказал Семен Курилов, хотя Кучаев его ни о чем не спрашивал, — я очень люблю эту женщину, Максим, и мы, наверно, поженимся. Она красивая и смелая женщина и ее не смущает, что у меня трое детей…
Шестерня в кучаевской голове сделала полный оборот, Теперь он наверняка знал, что та Насима в квартире Курилова и та, о какой рассказывает Кравченко, одно н то же лицо.
— Это же удар по Семену!
— Что вы сказали, Леонидыч?
Кучаев не заметил, что начал мыслить вслух.
— Так, ничего…
И СНОВА — ПЕРЕВАЛ
И снова маячит впереди этот жестокий и коварный перевал. Тогда, когда в кабине сидела З. И. Щеглова, Сергей Гаранин преодолел его на одном самолюбии. Ему и сейчас вспоминать противно, что он, как институтка паршивая, шептал ласковые слова машине! Что есть — машина!? Машина — металлический зверь. Зубами обязана скрипеть,
Испытывает трасса нас морозом, одиночеством
И дарит трасса краски нам сияния полночного…
Почему-то на слуху стихи, которые ему нашептала Зина. И, они, эти немудрённые строки, его разозлили. И ещё ему припомнили горячие постельные нашептывания: "Мы же любим друг друга, Серёженька. Разве этого мало. Зачем нам много денег, а, Серёженька?"..
Тогда он промолчал. Дура стоеросовая! Деньги — это свобода. Без дензнаков ты букашка, а с деньгами — человек! Да что там говорит с бабой!?.
Мысли эти как появились в голове, так и улетучились — дорога не позволяла расслабляться! Дрэк дорога! Эта внезапная — всего на несколько дневных часов! — оттепель наделала бед. Накатаное проезжее полотно застеклянело и по нему, с черепашьей скоростью, не пытаясь обогнать друг друга, двигаются машины. Множество машин. Со взрывчаткой и цементом, кирпичом и байковыми одеялами. С шампанским и термобигудями!..Господи! Да на черта на Крайнем Севере эти термогуди-бигудики!? Брошки-вошки?! Мыльницы-пыльницы?!.
Перед очередным перевалом, — до оттепели его преодолевали своим ходом! — огромная очередь машин в ожидании, когда бульдозер или трактор растормошат её, растерзают её, перетаскают поодиночке «УРАЛЫ» и «ТАТРЫ» на другую сторону перевала. А там, по билибинской трассе — шашком-шашком, почти пёхом! — но уже своим ходом до материальных и продуктовых складов. Там разгрузятся и поканают в путь обратный.
И он — Серёга Гаранин — должен сейчас пристроиться в конце очереди и ждать, ждать, ждать. Ждать до посинения, до того момента, когда бульдозерист бросит ему конец и крикнет: "Проснись, корепан! Крепи к своей фыркалке трос!"
Эта оттепель — в рот ей дышло! — выбила заработок прямо из рук, как щипач вывернула длинный рупь из кармана…
Злость, беспричинная злость, — ну почему беспричинная, причина всегда сыщется, если её поискать! — искажается красивые черты лица Сергея Гаранина. "Дурак!" — неожиданно перед его глазами «появляется» постоянно улыбающее лицо Серёжи, — Сергея Щеглова! — глядящего днём, ночью не видно! — на брачное ложе! Всякий раз, Гаранину хотелось крикнуть: "Чему лыбишься, голоштанник?! Не мог бабе даже сберкнижку сообразить! Собственный «Жигуль» был бы сейчас тут! В правом кармашке!"..
Чёрная точка возникла как бы из небытия. На обочине, отвернув лицо от ветра, прямо на снегу сидел какой-то дедуган. Козлиная его бородка смёрзлась, слюни и сопли белыми комочками вмёрзлись в посеребряные от инея и времени волосы. Гаранин подъехал ближе и ему показалось, что у деда даже глаза остеклянели, как и эта проклятая трасса! Гаранин чертыхнулся, притормозил, открыл дверцу.
— Жив, чукча?! Расселся тут, как принц и нищий!
— Мал-мала, живой есть!
— Куда пробираешься, дед?