Кома

Анисимов Сергей

Именно тогда, оторвавшись от наблюдения за поглощающим снаряды небом она увидела мелькнувшую в проходе между бараками фигуру. На одну секунду раньше, и она просто не заметила бы ничего, продолжая промаргиваться. Но теперь то, что ей не показалось, рядовая Опарина, которую подруги звали «Синица» за любовь поговорить, поняла сразу. Кто-то смотрел на неё из темноты.

Снаряжательная мастерская работала в две смены, но на их производстве день был всё-таки десятичасовой. Поэтому сейчас, ночью, на отгороженной глухим забором территории не должно было быть никого кроме караула из неё самой и трёх других девочек. Тень исчезла в другой тени, плывущей влево и вправо от до сих пор перемещающихся в стороне, над Ржевкой, прожекторных лучей. Налёт вроде бы затихал. Страх – нет.

Год назад она могла бы закричать и броситься куда глаза глядят, лишь бы подальше от разглядывающих её из темноты глаз, от ухмылки и отвисшей губы наглого и уверенного в себе парня однажды чудом не поймавшего

её в незнакомом, длинном, многоступенчатом дворе. Полгода спустя она бросилась бы к начальнику караула, высокой и злой девице с именем Лида, крича на бегу, чтобы выиграть десяток секунд. В караульной комнате был телефон, а с Лидой было бы уже не страшно. Сейчас, когда страх пронзил её ноги сотней стальных щетинок и пополз вверх, Наталья просто сорвала с плеча карабин и дослала патрон со звуком, который остался неслышным даже для неё самой: где-то в вышине в их сторону плыло чуть ли не целое звено, и асинхронный, ноющий вой моторов, переплетенный со звоном зениток в паре километров слева и справа, становился всё более оглушающим. Прыгающего света в небе теперь было достаточно, но буравящий её глазами из тени человек оставался невидимым и неподвижным. Через секунду она не выдержала напряжения и всё-таки закричала, и крик был именно тем, что спасло её ошалевшую молодую голову от окончательной потери возможности думать. Вместо «Мама!» она закричала «Стой, кто идёт!» и шагнула вперёд, выставив перед собой ствол карабина так, будто это была нормальная винтовка с примкнутым, как положено у настоящих часовых, гранёным штыком. В этот момент человек бросился на неё сбоку, совсем не с той стороны, с которой она могла его не то чтобы ожидать, а просто предположить. Ни он, ни она не крикнули, и лязг стукнувшего по лезвию ножа ствола карабина, который она мотнула в руках, уходя от удара, явственно выделился на фоне непрекращающегося грохота и щёлкающего звона вокруг. Подбросив ствол вверх, фигура нырнула уже вплотную к ней, протягивая сразу обе руки, и тогда Наталья сделала то, что привело её через годы к появлению мужа, детей, внуков, и своего собственного ухоженного дома. Провернувшись на развилке между всем этим, невидимым за клокастым небом войны, и строем утирающих слёзы, плачущих девочек над собственной несостоявшейся на следующей день могилой, хрупкая рядовая крутанулось волчком. Взмахнув уже бесполезным стволом, выписавшим косой, невидимый в темноте вензель, мушкой, как крюком, она разорвала кожу лица промахнувшегося вцепиться в её руки человека, – и того, по-прежнему молчащего, откинуло на спину. Потом она выстрелила, и это был первый звук здесь, вблизи, относящийся именно к ней. Отступила на шаг, передёрнула едва не заевший на последнем движении затвор, и выстрелила ещё раз, во встающего. Пуля у карабина тяжелая, а расстояние было – метр, и его пробило насквозь, высекая искру из булыжника шагах в десяти уже за спиной падающего. Тишина наступила как-то сразу, одним рывком, и только через минуту Наталья услышала топот ног.

– Опарина! Живая?

Лидка добежала, держа в свободной руке мёртвую коробку фонарика, и первым делом упёрлась прицелом в пятно не шевелящегося тела.

– Цела?

Наталья не знала что ответить, её «схватило» и начало трясти воздухом, как деревья, которые она трясла с сёстрами, дожидаясь дождя августовских яблок.

– Тихо, тихо!

Лидка поставила так и не включенный фонарь между своими широко расставленными ногами в трубках широких, уже совершенно невидимых голенищ сапог, и всунула освободившейся рукой в рот свисток, выдернутый из кармана.

Через минуту сдвоенный, серебристый свист повторился в сотне метров за забором, тянущимся от мастерских ещё на пару километров вдоль вереницы пустых сейчас хозяйственных дворов и складов «Перовки». Ещё минуты с две Лида давала длинные, заливающиеся свистки, на которые бегущий к ним патруль отзывался парой задыхающихся, раздельных средних. Так и оставив бесполезный фонарь стоять, Лида умчалась в сторону невидимых из их угла двора ворот, и ещё через минуту вернулась с двумя молодыми краснофлотцами в длинных, путающихся в их ногах шинелях. Неподалеку были склады флотского интендантства, и моряки нередко сталкивались со строем девчонок, когда те шли на смены и обратно к казармам. Наталья молча указала на лежащую в ненормальной, неудобной позе фигуру, и один из парней тут же оседлал её, подтягивая к лопаткам локти. В темноте звякнуло.

– Готов, – Сказал он через секунду, и тут же перестал возиться, встал, отряхиваясь.

– Снасильничать пытался? Ловко ты его.

Наталья всхлипнула и неожиданно икнула. Причины, по которой неизвестный человек прыгнул на неё с ножом, она до сих пор даже не пыталась осознать.

– Ладно, ладно, – Снова сдвоено произнесла Лида и поглядело в небо. Налёт утих, но отбоя ещё не давали, и где-то совсем недалеко к югу разгоралось багровым – куда-то немцы всё-таки попали.

В карманах и на поясе убитого ей человека неожиданно обнаружилось много интересного, и за, как оказалось, «сигнальщика» рядовой Опариной дали на петлицы треугольнички младшего сержанта (выше которых она так и не поднялась) и объявили благодарность командования, – перед

строем. Где-то через два месяца в часть неожиданно пришла медаль «За боевые заслуги», которой её и наградили: как сказал командовавший их ротой однорукий капитан, «по совокупности». Добавив к ней на свою нескромную грудь всего-то «За Победу над Германией», Наталья с головой ушла в состоявшееся немедленно после демобилизации 1946-го замужество, оказавшееся бездетным, – а потом и второе, – уже в 53-м, когда дед Лёша вернулся из Кореи, а она снова осталась одна. Первый муж Натальи Евгеньевны, как и многие фронтовики, так и не оправился от своих военных ранений до конца, и угас на её руках, глотая мокрый кислород обрывками своих дважды простреленных лёгких. К 53-му она была ещё не старой, и выйдя замуж за капитан-лейтенанта с подходящей ей фамилией Вдовый, одного за другим родила ему троих крепких и пошедших в него детей: сына – дочку – сына. Оставивших следы своих хулиганств и здорового детства отпрысков флотского офицера по половине мира: от Гданьска до Петропавловска-Камчатского. К 1964-му носивший уже погоны капитана 1-го ранга Алексей принял базирующийся на Кронштадт дивизион, и хотя адмиральскую звезду он так и не получил, потом они сумели обменять свою немаленькую квартиру на Ленинград. Сам сын военного, он не имел прочных корней, а подрастающие к институтам дети сделали такое решение окончательным. На одной из встреч, посвященной годовщине окончания похода их эскадры, каперанг Алексей Вдовый встретил полковника медслужбы Андрея Ляхина, бывшего в 44-м капитаном. Так оно и началось между ними во второй раз.

– Да-а…

Николай так и стоял посреди комнаты, напротив сидящей, лязгающей зубами по стакану с водой краснощёкой старушки, до сих пор ойкающей после своего прерываемого рыданиями рассказа.

– Столько лет не вспоминала? Ох… Зачем?..

– Да затем…

Дед Лёша наконец-то уселся рядом с женой в ямку дивана, крепко прижав её к себе.

– Затем, что он такой же, как мы с тобой были. Забыла, как я по ночам кричал, вернувшись? Как ты тайком от меня своё зеркальце в столе держала, чтобы я на себя лишний раз не смотрел?.. Как Пашка в четыре года мой китель с орденами в воскресенье стащил, и во двор вышел погулять. В Польше!

Он обернулся на Николая и засмеялся.

– Во, какая жизнь у нас была. И никого пистолет не нугал. Ты вот только что-то думаешь! У нас в 55-м, уже в Калининграде, – помнишь, Наташка? Возвращаемся мы из театра, видим – гоп-стоп^! Ха! Я троих на месте положил – мне никто слова не сказал!.. Я был капитан 3-го ранга, и по моей команде милиция в шеренгу строилась – там тогда почти все из фронтовиков были.

– Врёшь ты всё… – отозвалась старушка, прижавшаяся к деду Лёше так, что Николай зримо увидел их молодыми. Он счастливо улыбнулся, чувствуя, как внутри растекается тепло. Это действительно была почти его семья.

– Не троих, а двоих! На третьем ты промахиваться начал, и пока обойму менял, он сбежал.

– Верно! А ты орала, почти таким же тоном, как сейчас! Только: «Стреляй, Лёшенька, стреляй!» Как галка орала!

Не отпуская жену, он повернулся к Николаю и подмигнул. Было такое ощущение, будто про лишнего убитого или раненого дед сказал при жене специально, чтобы вызвать её на ответ, реакция на который была им уже приготовлена. Такое называется «бросить дохлую кошку».

– Алексей Степанович, – забрав у бабы Наташи пустой стакан, Николай поискал глазами и поставил его просто на пол, под ноги. – Вы не беспокойтесь. За предложение спасибо, я действительно Вам очень благодарен. Но я сейчас не возьму. Может быть, потом.

– Уверен?

Дед Лёша помолчал, и так же молча кивнувший Николай был ему благодарен и за это тоже. По его мнению, уговаривать кого-то дольше, чем 30 секунд, нормальный мужчина не станет: или «да», или «нет».

– Ладно, дело твоё… Тогда слушай вот что: ты помнишь моего соседа снизу?

– Нет.

Николай отрицательно помотал головой. Как многие городские жители, он и своих-то соседей не всех знал.

– Завтра приходи ко мне пораньше, к шести. Не опаздывай. Я с ним поговорил, без особых подробностей, и он попросил внука прийти, тот обещал. Возможно, он сможет тебе помочь.

Вот это был удар. Николай никогда не рассчитывал на то, что обещание деда Лёши помочь ему окажется чем-то серьёзным, и когда тот предложил ему пистолет – это было намного больше, чем он ожидал. Даже не взяв его, он здорово «подпитался» уверенностью в себе исходящей из одного осознания того, что этот пистолет мог бы у него быть, если бы он захотел. Ощущения от одной этой мысли были такими, что из стереотипа убегания от опасностей он вылез с громким чавканьем – как чавкает грязь, отпуская выдернутую тягачом застрявшую машину. Это было удивительно, но осознавалось вполне серьёзно: как реальный факт. Психоанализ по мнению Николая был лженаукой, но интерпретировать реалии своих собственных ощущений он не гнушался. И даже при том, что ему было совершенно ясно, зачем дедом был спровоцирован рассказ Натальи Евгеньевны, со всеми его подробностями, своего решения он не изменил. Но теперь… Внук соседа, который придет навестить дряхлого дедушку и встретит нуждающегося в умном совете докторишку, которого все обижают… «А кто у нас муж?». В смысле, внук?