Кома
Шрифт:
– Ух, – сказал он. – Какая красота.
– Понимает парень, – ответствовал Рабинович-старший, поворачивая альбом так, чтобы было лучше видно его немаленькому внуку. – Вот так наши кораблики и выглядели, когда ходили. Вот на этом я сходил в Сплит в 64-м. А в 94-м его продали в Индию. Я с ребятами его провожал. Как мы тогда нажрались… Последний раз в жизни, наверное. А вот это, – он перевернул альбом уже к самому Николаю, – Это второй «Кронштадт», наследник. Любуйся. Продали его в том же году и той же конторе. Эх, моряки…
Дед Лёша начал возражать, что ничего такого в этом нет, корабли были старые и флотам уже не нужные, – этот разговор тоже, похоже, был не самый новый. Ну да, когда корабль списывают через один-два года после выхода из капремонта – это меньшей мере странно. Но то поколение крейсеров хотя бы успело отплавать своё, и «попилить» потраченные на их постройку деньги новое поколение адмиралов уже не сумело. Что вызывало у обоих стариков искреннюю благодарность вовремя определившей ориентировочные сроки их жизни судьбе.
– Давай, Колька, гуляй лесом, – напутствовал Николая всё-таки вышедший за ним в коридор дед, – он собирался остаться ещё на часик. Они обнялись – крепко и искренне, затем Николай пожал руки обоим Рабиновичам – старому и молодому. Однофамильцам великого книжника и известного моряка, и массы просто хороших людей. Яков Израилевич на прощанье осклабился, Яков Яковлевич – подмигнул.
Сбегав за курткой наверх, и отбившись от приглашения Натальи Евгеньевны на чай с очередными пирогами, он побежал домой. Было уже пора.
ШЕСТЬ
«Навыки стрельбы по людям появляются только тогда, когда стреляешь по людям. Навыки стрельбы по отстреливающимся людям появляются только тогда, когда стреляешь по отстреливающимся людям»
Николай уже доужинал и теперь собирался с наслаждением растянуться
на полчасика на диване. Чтобы сделать это нечастое удовольствие ещё более приятным, он остановился у стойки с книжными полками, наклонив голову и водя взглядом по корешкам. Именно в этот момент и зазвонил телефон. Аппаратов в квартире было несколько, включая один в кухне, где была мама, поэтому то, что трубку взял именно он, было большой удачей.
– Коля! Коленька! – закричали в трубку немедленно после его «алло». – К нам пришли! Спрашивали про тебя! Лёша стрелял! Ой! Мы уже милицию вызвали, сейчас приедет! Ой!..
Осознавший то, что это говорит баба Наташа – жена Алексея Степановича, с которой он расстался какие-то полтора часа назад, Николай едва не уронил трубку вместе с челюстью.
– Наталья Евгеньевна! – заорал он в телефон. – Вы целы? Что Алексей Степанович?!
– А-а-а! – начали в трубку уже не кричать, а рыдать. – Он их убил! Мы уже Пашке позвонили, он приедет сейчас! И милиция! Ой, что-о-о же бу-уде-ет?!
– Я еду!
Не слушая, что договаривает сквозь свои крики Наталья Евгеньевна, Николай бросил трубку даже не затруднившись попрощаться – всё равно она его сейчас не услышит.
– Мама, мне надо убегать, – он заскочил в кухню, на ходу застёгивая ремень натянутых джинсов и запихивая под него полы рубашки. – Когда вернусь не знаю, может и завтра.
– Что-то случилось?
Мама застыла с чашкой в одной руке и мокрой губкой в другой. Секунду Николай колебался, но ответил всё-таки честно:
– У Вдового, Алексей Степановича, что-то стряслось, – только что звонила его жена. На месте разберусь.
Он чмокнул маму в щёку и побежал обратно в свою комнату. То, что к ним сейчас приедет милиция, Наталья Евгеньевна упомянула, зациклившись, аж два раза, и вывод из этого следовал совершенно определённый: сейчас ко Вдовым зайдёт не «Коленька», а доктор Ляхин, с максимумом профессиональных аксессуаров, которые у него найдутся. «Рабочий» белый халат висел у Николая в шкафчике на отделении, но мама уже успела постирать, и он выдрал из шкафа тот, который был уже приготовлен на следующую неделю. Сумка под халат осталась валяться где-то на Ленина, вместе с перчатками, поэтому Николай, коротко объяснив, куда бежит, отобрал у отца его собственную – свободную сейчас от бумаг. По поводу денег он хотел поговорить с отцом позже, но выбора не было. Пришлось действовать по-женски.
– Папа, мне ей-богу у тебя неловко просить. Но я тороплюсь сейчас… Дай мне, пожалуйста, денег, сколько не жалко. Мне действительно надо.
Отец не спеша поднялся с собственного дивана, отложив развёрнутые и здорово уже помятые «Известия».
– Что, с массажом не двигается?
– Двигается-двигается, но сегодня как раз не получилось, а вчера я новую куртку сдуру купил, всё потратил. Мне хотя бы рублей пятьсот, а?
Отец понимающе кивнул, и, сдвинув стекло одной из книжных полок, вынул давно знакомый Николаю томик старой «менделеевской» клинической гематологии в рваной суперобложке.
– Столько хватит?
Он протянул Николаю тысячу, и тот усиленно закивал. Запихав деньги в карман под носовой платок, и благодарно обняв отца, он выскочил в прихожую.
«Закроешь?».
Отец вышел за ним.
– Да, беги уж. Эта куртка?
Наскоро зашнуровывающий ботинки Николай кивнул.
– А чего дырка на боку?
– Где?
Он действительно удивился, и отец показал – на левом боку куртки в самом деле был плоско расположенный разрез в пару сантиметров шириной.
– Ну, не знаю, не заметил, наверное, когда покупал, – сказал Николай, уже напяливая эту самую куртку на себя. Он махнул рукой серьёзно разглядывающему его отцу, явно собиравшемуся спросить что-то ещё, и посыпался вниз по лестнице. За какие-то последние секунды у него создалось очень и очень некомфортное ощущение того, что отец видит его насквозь, и это Николаю крайне не понравилось. Впрочем, откуда? Дырка на боку была случайностью – если до него и дотянулся вчера один из нападавших, то его удар не дошёл даже до кожи, значит особо жалеть не о чем. Саму куртку можно будет попытаться заклеить, когда найдётся время, а пока можно ходить и так – это не слишком заметно.
Всю дорогу от дома до Посадской Николай бежал: ритмично, ровно работая ногами и лёгкими, и намотав на кулак ручки сумки вместо отстёгнутого и сунутого внутрь ещё на лестнице ремня. Два раза его обгоняли маршрутки, и оба раза полные – было ещё, в принципе, не так поздно. Через Ленина или Введенскую он бежать не хотел, и светофор на примыкании к Каменноостровскому Большой Пушкарской задержал его, наверное, на целую минуту, сбив дыхание, но позволив потрясти в воздухе икрами. Даже когда включился зелёный, машины продолжали и продолжали ехать, – как обычно. Большинство водителей в Петербурге искренне ненавидело пешеходов. Не выдержав, он сунулся буквально под колёса по-поросячьи розового «Неона», и сидевшая за рулём девушка лет двадцати едва успела дать по тормозам, разразившись потоком ругательств. Десяток бросившихся перед остановившейся машиной людей отделил снова побежавшего Николая от вежливой автолюбительницы. Неожиданно для него, даже уже пропустив всех, она поехала не по своим важным делам, а, свернув, – вровень с ним, бегущим, мягко приспустив правое стекло и продолжая выкрикивать все синонимы к слову «гомосексуалист», какие знала. Со стороны это могло, вероятно, напоминать выгул собаки.