Команч в октябре
Шрифт:
но всё-таки вдруг оказались,
на краешке круглой Земли.
И даже не думала мама,
в каких ты сейчас городах,
но точно уже понимала –
всё стало не так, как всегда.
И женщину рядом с тобою
сумела увидеть она
и что-то такое, такое,
что шло на тебя, как волна.
А раньше ведь не было женщин…
Взглянула, закрыта ли дверь,
и стала вязать тебе джемпер,
поскольку – ну что уж теперь?
4 февраля 2010
Васильевский остров-1980
На острове всё время дует ветер.
Нет, нет, не так. Попробуй объясни…
Под пенье соловьёв осоловейте,
влюбитесь в одинокие огни
неспящих окон – там, в соседнем доме,
когда тоска, и дело к четырём
часам утра, и кажется, что кроме
тоски, ты ничего здесь не обрёл –
на острове, оторванном от суши…
Представьте юность, холод, неуют,
и нет ещё мужей, объевших груши,
и жён, что их всечасно стерегут,
есть только эти линии прямые,
начертанные спятившим Петром,
и есть ночные скачущие мысли,
и есть Havana Club, кубинский ром.
Он на Наличной, в ближнем гастрономе,
копейки стоит: с Кубой мы дружны.
Но что из рюмки можно выпить, кроме
опять-тоски и всей, за всех – вины?..
На кладбище Смоленском по аллейкам
пройдясь, от соловьёв осоловев,
до слёз соскучьтесь по кривоколенной,
из принципа оставленной Москве.
Приходит утро. Шелестенье мётел
под окнами. Конспект в руке зажат.
Представьте это. Нет, вы не поймёте!
Добавьте грусть на кончике ножа,
как будто вас в гондоле укачало
в Венеции, спланированной тут…
Нет, я не объясню. Начну сначала.
Я так начну, что сразу все поймут:
На острове всё время дует ветер…
26 февраля 2010
Застрявший в дверях
А он застрял в дверях и порет ахинею:
какую жизнь, мол, жить – свою иль не свою?
Его пора спасать! Смотрите: он синеет.
Гоните прочь друзей, священника, судью,
не дёргайте его: не вытащить, куда там…
Застрявшему в дверях не нужен эскулап.
Пусть лучше комендант приходит. С интендантом.
Они ему дадут паёк и белый флаг
и выпишут билет – конечно, тоже белый –
мандат собою быть, себя не потеряв.
Он улыбнётся мне – точь-в-точь, как я хотела…
Ведь я его люблю – застрявшего в дверях.
28 февраля 2010
Час Быка
Громко ходики гремят.
Спят кузнечики за печкой.
Между часом и двумя
Бык ступает на дощечку.
Он отважный каскадёр.
Он идёт, слегка качаясь,
через поле, речку, двор,
через голову начальства.
Он не конь и не в пальто,
и не волк в овечьей шкуре.
Потихоньку от Барто
он «бычок» жуёт и курит.
Пусть доска гнила, узка,
он, как парус, счастья ищет.
Это время – час Быка –
красота и темнотища.
У него в носу кольцо
и серёжка в левом ухе.
И летят за ним трусцой
золотые цокотухи.
13 марта 2010
Воздушный шарик
За окном сугробы ещё дышали.
Это было лучшим из наших мартов...
Я лечу по небу – воздушный шарик,
и по мне стреляют из автоматов.
К чёрту вашу жалость и вашу зависть.
Я воздушный шарик, летун-отшельник.
Я воздушный шарик. Я отвязалась.
И теперь летаю с петлёй на шее.
Плачет день: потерян, не знает, где мы,
пахнет дымом, яблоком и корицей…
А любовь, наверно, не та проблема,
о которой можно договориться.
Хорошо ли жизнь доверять Прокрусту,
чтоб её кроил он по лучшим меркам?
Я воздушный шарик. В груди так пусто,
как сегодня пусто без нас скамейкам,
нашим паркам, скверикам и лужайкам…
Я лечу над Сретенкой и Покровкой.
Я такая зайка, я отвязайка.
И лечу с оборванною верёвкой.
6 апреля 2010
Поэт и царь
Я не люблю царей горы. Их крепеньких затылков,
коротких шей, широких плеч… Посмотришь – ясно: царь.
А там внизу – поэт горы. Конечно же, с бутылкой,
в которой плещется чуть-чуть дешёвого винца.
Он будет петь такую гиль перед толпою стихшей –
про боль, любовь, ступени вверх и яблони в дыму…
А на горе сидит мужик, уже всего достигший.
Я не люблю царей горы. Не знаю почему.
5 мая 2010
Человек с разговором
Мне звонит человек с разговором коротким.
В его голосе граммов четыреста водки.
Говорит, что со мной он когда-то был счастлив.