Командир Марсо
Шрифт:
— Слушай, Хосе, я же тебе сказал, чтобы ты пошел отдохнуть…
— Тут прибыл товарищ…
Раньше чем ему что-либо успели объяснить, Марсо все понял.
— Неудача, да?
— Ничего мне не сказал.
— Хорошо. Пусть войдет.
Бледный как смерть, он выслушивает рапорт связного, что-то записывает, задает ему несколько вопросов и, не упрекнув ни одним словом, отпускает.
Не их вина. Их нельзя обвинить ни в чем. Но само по себе все это ужасно. Связной не прибыл на условленное место? Город охраняется немцами?… Они, очевидно, узнали о готовящемся побеге… Парижанин со своими бойцами попал, должно быть, в западню. Заключенные не освобождены, и, мало того, другие товарищи бесполезно пожертвовали собой… Теперь, после этой неудачной попытки, немцы усилят охрану. Они несомненно ускорят эвакуацию заключенных… А мы не успеем подготовить новой операции. Можно прийти в отчаяние!… Что же делать? Конечно, днем станут известны подробности. Пошлем людей в разведку. Но, вероятно, будет уже поздно… Это была ловушка, да, самая настоящая ловушка! Вот только… Город охраняется? Готовится эвакуация в концлагерь в Суже? Может быть, дело именно в этом? Может быть, немцы задумали эвакуировать заключенных именно сегодня? Кто знает? А еще эта автоколонна,
Данные разведки оказались верными. В седьмом часу утра двадцать человек, замаскировавшись в лесу на берегу Дордони, открыли огонь по двум передним броневикам немецкой колонны… Следующие за ними четыре крытые грузовика останавливаются, по-видимому, противник не очень силен. Но все же, скрываясь за броней машин, он отвечает яростным огнем, затрудняющим подход к колонне на близкое расстояние. Марсо разбил своих бойцов на две группы с расчетом атаковать колонну одновременно спереди и сзади. Он удивлен, что с грузовиков не слышно никаких возгласов. Если бы там действительно находились заключенные, они наверняка попытались бы бежать или хотя бы закричали, чтобы дать знать о своем присутствии. Но ничего подобного не происходит. Воспользовавшись минутным замешательством партизан, не решавшихся открыть стрельбу по грузовикам, водители машин прячутся в придорожной канаве. Первая группа Марсо прекращает стрельбу, боясь, что ее могут накрыть пулеметным огнем, простреливающим опушку леса. Сам Марсо устроился между двумя группами, под защитой огромного пня, откуда он может наблюдать за дорогой. Он быстро оценивает обстановку: ни один из броневиков, кажется, не поврежден, грузовики — порожние, а может быть, нагружены каким-либо имуществом. Внезапное нападение на автоколонну дало определенный результат: выяснено, что заключенных здесь нет, следовательно, бессмысленно продолжать атаку. Марсо посылает Рамиреса в одну группу и своего связного — в другую с приказом отходить. Считая себя в безопасности, Марсо чуть приподнимает голову над пнем, чтобы в последний раз взглянуть на грузовики. Нет, действительно заключенных там нет, можно отходить со спокойной совестью… И в тот же самый миг рядом с ним падает неразорвавшаяся граната. Молниеносным движением он схватывает ее и вытягивает руку, чтобы бросить гранату обратно… Увы, слишком поздно…
Раздается взрыв, крик, и вслед за оглушительным раскатом водворяется тишина. Только из-за пня слышится болезненный стон… Немцы перестали стрелять. Они знают, что теперь надо выждать. Франтирер ранен, а может быть, и убит; товарищи придут за ним: таков у них закон. Тогда снайпер может поупражняться, как при стрельбе в тире…
Доктор Жан Серве, пристроившийся с двумя санитарами в подлеске, догадывается, что случилась беда. Ему еще не известно, кто именно пострадал, но для него достаточно знать, что один из партизан, лежащий в густом кустарнике, нуждается в помощи. И для него, партизанского врача, наступает черед действовать… Его товарищи уже отходят, а он поднимается, берет свою сумку и прислушивается, не раздадутся ли снова стоны, — чтобы взять верное направление. В сопровождении двух санитаров он, нагнувшись, пробирается к месту, откуда раздался крик. На белой нарукавной повязке у него — красный крест. Они стараются двигаться осторожно, но сухой валежник трещит у них под ногами. По-видимому, немцы на шоссе услышали их, может быть, даже заметили, так как стрельба возобновляется… Санитары ложатся на землю и ползком продвигаются вперед. Сам Серве перескакивает от одного дерева к другому… Кругом свистят пули. Нужно торопиться. Последним рывком Серве достигает пня и приседает на корточки рядом с распростертым телом. Он сразу понимает размеры несчастья: на земле без движения лежит Марсо, вместо кисти правой руки у него кровавое месиво, вся одежда залита кровью… Чтобы поднять его, надо взяться вдвоем. Несколько раз под огнем противника они пытаются осторожно приподнять раненого. К счастью, их скрывает листва. Посылаемые вслепую пули царапают стволы деревьев и срезают ветки над их головами… Наконец, они вне опасности. Выходят из леса, достигают реки и встречаются с остальными. Бойцы потрясены. Это глупо, нелепо, все что хотите, но несчастье совершилось. Рамирес и десяток бойцов остаются на берегу охранять переправу через реку, пока перевезут Марсо. Доктор Серве, склонившись над носилками, положенными на дно лодки, выслушивает раненого и делает ему первые перевязки… Еще есть надежда спасти его. Он может выжить. Но надо срочно оказать ему помощь. Нужно произвести более тщательный осмотр, исследовать зондом раны, сделать еще несколько перевязок и немедленно отправить в госпиталь. Там можно будет ампутировать кисть руки, выходить его, вылечить, спасти… Но до госпиталя еще целых восемьдесят километров…
Наконец подъезжают к штабу сектора. Пайрен, еще ничего не зная о случившемся, вне себя от радости, бросается навстречу грузовику:
— Ребята, победа! Победа! Заключенные спасены!
XXVII
Все произошло очень просто. Утром Поль Пейроль явился в Палиссак, чтобы попросить у своего брата газоген, и заодно воспользовался случаем повидаться с Соланж. Молодая девушка все еще не совсем оправилась от постигшего ее горя, но у Пейролей чувствовала себя, как в родной семье. Она взяла с Поля слово, что он напомнит о ее существовании Пайрену. Ей так хотелось поскорее приступить к работе, быть полезной…
Итак, Парижанин и его бойцы после полудня двинулись в путь на машине булочника. Вел ее Поль Пейроль; рядом с ним уселся Людвиг, вновь одетый в немецкую форму. Благодаря этому можно было не беспокоиться о пяти товарищах, сидевших в кузове… Конечно, беседуя с братом, Поль не болтал лишнего. Он довольно туманно объяснил ему, что требуется перевезти кое-что в Бержерак.
По прибытии в Бержерак друзья расстались. Поль отвел машину в гараж, откуда брат должен был потом ее взять, а сам пошел к кузине. Пикмаль, у которого за плечами был мешок с оружием, уселся вместе с Беро за столиком в небольшом кафе. Атос и Портос, одетые в поношенные и чинёные костюмы, предпочли отправиться побродить по берегу Дордони. Людвиг, связанный немецкой формой, прогуливался один, избегая встречаться с немецкими солдатами и особенно с офицерами. Повидавшись с кузиной, Поль встретился в саду против тюрьмы с Парижанином. У кузины не оказалось никаких новых вестей, поэтому оставалось только ждать. Надо было прождать часов шесть-семь… Каждый убивал время, как умел, — прогуливаясь, стоя у витрин магазинов или сидя в кафе… Будь еще это четверг или воскресенье, можно было бы заглянуть в кино. Но сейчас все развлечения сводились в основном к тому, чтобы гулять по улицам или стоять, не привлекая к себе внимания. Вечером все они слегка закусили где пришлось — кто в бистро, кто в буфете — и, наконец, в половине десятого вечера сошлись за оградой сада. Здесь все спокойно растянулись на газоне, скрытые от любопытных взоров густой зеленью. Теперь надо ждать полуночи, ни курить, ни разговаривать нельзя… Около ограды Парижанин организовал дежурство для наблюдения за тюрьмой. Время от времени можно было видеть идущего мимо прохожего, или проезжающего по бульвару велосипедиста, или влюбленную парочку, остановившуюся в укромном уголке… Немного погодя мимо ограды прошел твердым шагом, гулко стуча по мостовой, небольшой отряд немецких солдат: человек десять-двенадцать. Солдаты обошли вокруг тюрьмы, остановились около ворот, один из них переговорил с кем-то внутри, и отряд ушел. Снова водворилась тишина… Никто больше не проходил. Не ночной ли это был дозор? Но еще не пробило одиннадцати часов.
Парижанин поднял своих людей, проверил у них оружие и шепотом напомнил данные ранее указания… Какая-то темная фигура вышла из тюрьмы, пересекла опустевшую улицу и, казалось, направилась к саду. Должно быть, это Ленуар.
— Сюда! — позвал его Парижанин.
— Они уже прошли, — сказал надзиратель. — Все готово. Лучше не медлить.
Парижанин подумал о д'Артаньяне, который еще не прибыл на место. Его уже нельзя предупредить об изменении часа. Все идет как будто хорошо… Вопрос стоит так: сейчас или никогда. Нервы бойцов напряжены до крайности. Они не хотят, не могут больше ждать… Парижанин решил действовать немедленно. Они перелезли через ограду и направились к тюрьме…
В этот вечер семеро заключенных в камере Леру никак не могли заснуть. Все они были взвинчены, возбуждены. Поведение надзирателей в течение последних двух дней казалось им загадочным. В тюрьме циркулировал неизвестно кем пущенный слух: будут эвакуировать… Особенно взволнован был сам Леру, он даже не пытался уснуть. Растянувшись одетым на тюфяке, заложив руки за голову, он лежал с открытыми глазами и слышал, как его товарищи по камере, стараясь заснуть, ворочались с боку на бок на своих жалких койках. Леру вспоминал, как он перепугался накануне… Проснувшись утром, он окликнул Роз, но та не отозвалась. Он сразу же решил: «Так и есть, ее увели. Бандиты! Подлецы! Убийцы!» В несколько минут эта весть распространилась по всей тюрьме. Стали налаживать связь с товарищем, арестованным вместе с ней. Дюшан находился по-прежнему в своей одиночке и тоже забеспокоился. Роз привели обратно в камеру незадолго до раздачи хлеба. Об этом стало известно уже позже, когда на вызов Леру из камеры Роз раздался жалобный возглас, почти стон. Ее снова водили на допрос в гестапо и снова избивали… Она теряла последние силы.
— Пусть избивают нас, — негодовал Леру, — мы — мужчины. Но ее! Женщину! Если бы вы только ее видели — совсем еще ребенок!
Он чуть не плакал. После полудня Леру снова беседовал с Роз. Она высказала опасение, что у нее повреждено что-то в боку. Почувствовав, что Роз совсем обессилела, Леру, чтобы подбодрить ее немного, произнес для нее целую речь: обстановка складывается великолепно, враг в панике отступает на всех фронтах, освобождение уже близко, с минуты на минуту надо ждать появления партизан; у бледных как смерть надзирателей от страха трясутся поджилки…
— Спасибо, Антуан, спасибо! — крикнула в ответ Роз. — Я буду держаться стойко. Если не удастся свидеться, расскажи об этом товарищам, скажи Марсо…
От таких слов сердце разрывалось на части. Леру отшутился:
— Ну-ну, ты сама ему скажешь!
Но в глубине души он был встревожен, страшно встревожен. Он представил себе свою старшую дочь, пятнадцатилетнюю Жаклину, на месте Роз. И докер Леру почувствовал приступ ярости.
Прошла еще одна ночь… Утром Роз откликнулась. Уф! Еще один день. В течение этого дня Леру был неистощим на всякого рода новости, он все время подбадривал Роз. После полудня товарищи из камеры Леру принялись петь и так разошлись, что один из сторожей, лучше всех относившийся к заключенным, крикнул им: «Эй-эй, потише там! Сейчас не время привлекать внимание!»
Что он хотел сказать? Возможно, именно эти слова вызвали бессонницу у заключенных… Сам Леру не знал точно, подействовали ли на него слова надзирателя, или он беспокоился за судьбу Роз, но вот уже третью ночь он не мог сомкнуть глаз… Вдали послышался бой башенных часов, гулко отдававшийся в ночной тиши. Одиннадцать часов. Что-то ждет их впереди?
Немного погодя дверь камеры открылась, и луч света скользнул по стенам… «Черт! Опять обход…» — подумал Леру, натягивая на себя одеяло. Но его взору представилась совсем другая, неожиданная и непонятная картина… Вошли двое: надзиратель с револьвером в руке и какой-то неизвестный — небольшого роста шустрый человечек с огромным автоматом на груди. Спокойным, но звонким и приятным голосом неизвестный объявил заключенным: