Командировка
Шрифт:
Подходя, он строго глядел на свои ручные часы.
– В вашем распоряжении десять минут, товарищ.
– Уложусь, - заверил я - Шура, прогуляйся покамест.
Девушка безропотно подчинилась. Джинсы в обтяжку на выпуклых бедрах, раскачивающаяся походка- ох, помучит кого-то мой новый приятель.
Давыдюк взгромоздился на Шурочкин стульчик - хрустнул деревянный.
– Слушаю вас, товарищ.
– Это я вас слушаю, Викентий Гаврилович. Специально прибыл послушать. Вы нашего коллегу Мальцева шибко обидели, он теперь ехать отказывается сюда. И тем не менее утверждает, что именно вы гоните брак. Лично.
–
– одышка, отпустившая было Давыдюка, возникла снова свистящим хрипом. Неприятно, когда человек неподвижно сидит, а дышит со свистом.
– Того самого, Викентий Гаврилович, напугали вы Мальцева Он теперь со страху и городит напраслину. Я-то ему сразу не поверил, а уж когда вас увидел, как вы работаете и ни одной свободной минутки не имеете, совсем убедился в обратном. Узел ваш, конечно, с брачком Но, думаю, вы тут ни при чем По лицу по вашему видно. По честной улыбке.
– Ты со мной так не толкуй, парень, - сказал Давыдюк, смиряя дыхание. Ты по-человечески спроси, чего надо Не выхлюстывай. Я всяких видал, учти.
– Бронхи надо бы вам подлечить, Викентий Гаврилович. У вас не астма ли?
Он должен уже был рассердиться и уйти, но не уходил. Или вставать ему было лень. Или реакция замедленная. А мне с ним говорить было больше не о чем.
– Я уж слыхал про тебя вчера, - задумчиво, беззлобно произнес Давыдюк.
– Больно ты шустер. Кидаешься на всех, как пес. Из себя выводишь. А-а? Думаешь, в злобе человек открытей. Верно?
– У вас операция пустяковая, на стадии доводки.
Сказать вам нечего.
– Зачем же ко мне пришел?
– Ко всем хожу. По очереди.
– И с Прохоровым беседовал?
– Нет еще, не успел.
Я закурил, протянул ему пачку. Курево пошло ему впрок. Дыхание выровняюсь, по лицу, словно облитому жидкой латунью, расплылось выражение довольства и умиротворения.
– Мальцева вашего я почему погнал, знаешь? Он человек хлипкий. Под руку норовит поднырнуть Не люблю таких С виду лотошный, а внутри - пшик с маслом. Вот ты академика из себя не корчишь, и поэтому я с тобой разговариваю. А мог бы и послать.
Учти! Я рабочий человек, меня дальше верстака не бросят . Сколько, думаешь, мне лет?
– У-у.
– То-то, что "у-у". Шестьдесят восемь, вот сколько. Это я к тому, что пугать меня не надо - пуганый.
И мудрить со мной не надо-крученый . На твое подозрение я отвечу так, послушай. У меня дети, внуки, большая семья. И всех их я жить учил. А теперь мне помирать скоро. Раскинь могзами, буду ли я напоследок в грязи мараться? Резон ли мне?.. Тебя как звать?
– Виктор.
– Извини, Виктор, что я на "ты". Привычка.
– Ничего.
– Про прибор тебе так скажу - не знаю. Ничего не знаю. Где я работаю, там чисто, а у прочих - не знаю. Вот у тебя взгляд-то острый, приметливый - чего есть, сам найдешь... Но все же замечу в форме совета: на людей зря не кидайся. Люди у нас в большинстве хорошие, как и всюду. Хорошего человека зря обидишь - себя обидишь.
– Я понял, - сказал я.
– Спасибо, Викентий Гаврилович.
– И сохраннее будешь, - добавил он, усмехнувшись. Я и забыл, что похож на Пьеро. Может, этим я и смягчил многодумного Давыдюка. В прохладном полумраке коридора его лицо напоминало оплывшую маску языческого божка. Я понимал, почему он не нравится очаровательной девушке Шуре. Он был из другого мира, того мира, который меня коснулся в детстве, а Шурочке был вообще непонятен и чужд.
– Что ж, десять минут прошли, Викентий Гаврилович. Спасибо.
– Ладно, Витя, чего там?
– Он яростно чесанул грудь под рубахой.
– Ты мне глянулся. Рыщешь, кидаешься, а глянулся. Предполагаю, тебе еще не раз подсветят по сусалам. Ха-ха-ха!
С этим добрым прогнозом он поднялся со стула и потопал к себе. А я остался и курил. Потом открыл блокнот и торопясь исписал целую страницу.
По привычке я делал записи в своем блокноте, хотя мне давно было ясно, что можно пройти все пункты создания узла, от нуля и до стенда, и ни до чего не докопаться. Ошибался не принцип, ошибались исполнители, если можно так выразиться. И способ обнаружения должен был быть особенный, скорее психологический, чем технологический.
Общая идея и модель были безупречны, но комбинаций технического свойства, на которые опиралась идея, было великое множество, и в их состыковке тоже могла таиться ошибка.
Поначалу задача моя была проста, и понимал я ее просто: мне следовало так или иначе убедить товарищей из института заново заняться более тщательной отработкой узла. Таково было задание, данное мне Перегудовым. Но постепенно, вживаясь в эту атмосферу нервозности и недоговоренности, этого неестественного возбуждения, я ощутил в себе желание помочь не только Перегудову, но и всем здешним товарищам: и Капитанову, и Никоруку, и Шутову. Мне бы изменить тактику, мне бы не раздражать их своим горячечным мельтешением. Это были прекрасные люди, они бы поняли меня. О господи, кто дал мне право судить их и подозревать! Я испытывал чувство странного, глубокого отчуждения от самого себя, того, каким я был всего несколько дней назад. Говорят, шлея попала под хвост. Да, мне попала шлея под хвост, я не умел остановиться, расценив с самого начала свою миссию, как визит лазутчика в стан врагов, я и действовал соответственно. Более того, с некоторым страхом я сознавал, что вряд ли теперь остановлюсь, пока не расшибу лоб о стену рядом с открытой дверью...
Приблизилась Шура:
– Виктор Андреевич, нате, поглядите в зеркало.
Неприятное я увидел зрелище. Пудра растеклась, обнажив боевые царапины, слипшись ошметками на скулах. Ряженый!
– Что же мне делать, Шура? Я ведь людей могу напугать.
– Ой, давайте я вам помогу.
– Прямо здесь?
Фея в джинсах, любезный мой приятель, увела меня за собой в укромное местечко, возле туалета, и тут, смеясь и дурачась, занялась моей внешностью, как сестра милосердия. Своим платочком протерла мне кожу, а потом нанесла новый слой крема и пудры.
Но не французской, а отечественной, со Знаком качества; лицо защипало и стянуло к вискам, точно тонкой резиной его заклеили. Ухаживая за мной, высунув от усердия кончик языка, Шура несколько раз коснулась меня грудью, от ее тела сквозил душный молочный запах.
Опять мы с Шурой в коридоре. По ней видно: она что-то обдумала для себя, решила и готова сделать роковой шаг.
– Виктор Андреевич, если хотите... после работы.
– Что - после работы?
Смятение в гордом сердечке. Она не желает верить, что все это время я вторым планом не прикидывал, как к ней подступиться.