Командировка
Шрифт:
– Вы что преподаете?
– Химию.
– Тогда мы немного коллеги, – улыбнулся Иван Григорьевич. – В институте, где я учился, химия была моим любимым предметом.
– Вы, как я понимаю, врач?
– Что-то в этом роде. Если найдете нужным, посмотрю вашего сына.
По изможденному лицу женщины словно пробежал солнечный зайчик. Она подняла глаза, они, голубые-голубые, вдруг словно помолодели.
– Правда?
– Постараюсь определить, – уточнил Иван Григорьевич.
– Есть ли надежда на выздоровление?
– Если та болезнь, о которой я догадываюсь, то
– А где вас найти?
– Нигде. Я сегодня утром с поезда. И с жильем не определился. А вообще-то я приехал в свой родной город. Здесь я родился. Но не знаю, остались ли у меня знакомые. Поищу.
– Тогда поживите у нас, – тут же предложила женщина. – Пока не отыщете своих знакомых, – сказала и смутилась. – Только одно у нас неудобство: мой муж большой говорун. Особенно когда выпьет. Каждому жалуется, почему его выставили за ворота. Он инженер… Что-то изобретал. Это у него всегда получалось… А я даже книжки не могу продать.
– Продадим, – заверил Иван Григорьевич. И уже через пять минут нашел покупателей: двух подростков, торговавших мороженым. Он им стал рассказывать, какие это удивительные авторы. Собрал толпу зевак. А зеваки, если их заинтересовать, – все раскупят. В пять минут книжки раскупили.
Так Иван Григорьевич познакомился с семьей Забудских: Надеждой Петровной и Анатолием Зосимовичем. Двухкомнатная квартира в блочной пятиэтажке досталась им по наследству – от Забудского-старшего, горнового мастера металлургического завода. Квартира маленькая, тесная, к тому же на последнем этаже. Еще недавно она была перенаселена: в ней обитало сразу три поколения. Старики, родители инженера, померли в начале перестройки, старший сын, Евгений, уехал на Север, младшего, Игоря, поместили в интернат – чтоб не голодал, да так он там и остался.
Первое, что бросилось Ивану Григорьевичу в глаза, когда он переступил порог этой, некогда популярной «хрущевки», была бедность. Все вещи, включая посуду и бытовую технику, двадцатилетней давности, а сам хозяин, высокий, сутулый, высохший от худобы, выглядел бомжем: на нем был серый с потертыми локтями пиджак и такие же с потертые на коленях брюки. От молодости осталась привычка носить галстук.
Увидев хозяина квартиры, гость про себя отметил: глаза умные, пытливые, умеющие видеть. От него исходил запах дешевого табака и почему-то окалины. Как потом оказалось, он в этот день варил бак для сусла. Хозяин был навеселе и гостя встретил ухмылкой.
– Экстрасенс?
За гостя ответила Надежда Петровна:
– Толя, это врач. Он осмотрит нашего Игоря. И поживет у нас, пока не найдет квартиру. Он из Москвы.
– Понятно, – кивнул хозяин заостренным небритым подбородком. – Моя все экстрасенсов водит. Вроде как лечить Игоря, а на самом деле пытается лечить меня. От алкоголя. Вы, если врач, объясните ей, что алкоголизм – болезнь социальная. Ее истоки надо искать в политике государства.
– Согласен, – сказал гость.
– Слышь, мать, – улыбнулся хозяин морщинистыми губами – Это подтверждает врач. А врач, если диплом у него не купленный, смотрит в корень.
Хозяин стал охотно рассказывать, что за порядки в городе и на заводах,
– Бардак, бардак, – повторял он как заклинание. – А все потому, что мы неуклонно превращаемся в быдло.
О быдле сегодня Ивану Григорьевичу напомнили вторично, но там, на городском рынке, этим словом его обозвали, а тут уже было обобщение.
За разговором Иван Григорьевич попросил семейный альбом, и пока хозяйка накрывала на стол, гость рассматривал фотографии. Его интересовал Игорь, интересовал как пациент. Пояснения давал Анатолий Зосимович.
Внимание гостя привлекла фотография, на которой Игорю было около трех лет. Поразили глаза. Они отражали ужас. И это в три года?!
– А что произошло с Игорьком в раннем детстве?
Родители не смогли припомнить, что же произошло с их сыном в его раннем возрасте.
– Его что-то сильно напугало, – подсказал Иван Григорьевич.
– Да вроде ничего, – не сразу ответила Надежда Петровна. – Игорек от рождения тихий, спокойный. А вот потом, когда пошел в школу, оказалось, что у него нет сообразительности. Складывает даже простые числа, когда перед ним разложены палочки.
– И еще, – припоминая, добавил отец, – избегает брать в руки книги, где нарисованы животные.
– Любые?
– Не могу утверждать. Бывало, спрячет такую книжку, и мы втроем ищем, а Женя нет-нет да и побьет его. Чтоб не прятал. С тех пор, видимо, и осталась между ними вражда.
Так родители толком и не объяснили, почему младший сын избегает брать в руки книги с рисунками, на которых изображены животные. При упоминании имени старшего сына Надежда Петровна с печалью в голосе произнесла:
– И где теперь наш Женечка?
– Живой – объявится, – строго заметил отец. О своих сыновьях, как уловил гость, Анатолий Зосимович говорил с раздражением, как будто это были не его дети.
Договорились, в одно из ближайших воскресений взять Игоря под расписку домой.
– А почему под расписку? – удивился гость. – Ведь это же ваш сын?
– Без расписки нельзя, – сказала Надежда Петровна. – А вдруг мы не вернем? В интернате каждый ребенок финансируется, а значит, и от каждого что-то перепадает администрации. Ну и, кроме того, все борются за ребенка, потому что понимают: меньше детей – меньше воспитателей. А кому хочется остаться без работы?
Анатолий Зосимович, слушая жену, согласно кивал головой, поглаживал на щеках серебристую щетину. Чувствовалось, инженер хоть и носил еще галстук, но уже опустился, как потом он сам признался: для него хуже рабства – долгий неоплаченный отпуск.
Выслушивая хозяина квартиры, Иван Григорьевич понял, в чем подвох этой оригинальной формы русской безработицы: идет спад производства, а не зарплаты – умрешь быстрее, чем выйдешь на пенсию.
В этой ситуации надо уметь выживать, и каждая денежка, добытая любым путем, – шанс продлить свое существование. На предложение хозяйки оставаться у них, пока он не найдет себе квартиру, да и работу, чтоб было на что жить, Иван Григорьевич ответил, что он постарается их не стеснять, а за постой будет исправно платить, надеется исхлопотать пенсию.