Командующий фронтом
Шрифт:
После Лазо выступили Шилов и Бутин. Они согласились с мнением командующего, а Яковлев предложил избрать Советский народный комиссариат в составе: Матвеева, Яковлева, Лазо, Бутина, Шилова, Гаврилова, Балябина, Славина, Лыткина и Исаева.
Бронепоезд «За власть Советов» и подрывная команда героически сражались, защищая каждый вершок земли на подступах к Чите. На другой день после отъезда Лазо Машкова ранило в левое плечо. Ни бинта, ни марли в бронепоезде не оказалось. Тогда один из курсантов снял с себя нательную рубаху, разорвал ее на длинные лоскуты и перевязал матросу рану. Плечо ныло от осколка, но Машков скорее дал бы перекусить себе палец, чем рассказать при встрече с командующим о ранении. Он опасался, как бы Лазо не счел его малодушным. «Суждено, так выживу», — решил он.
Лазо открыл на многое глаза Машкову. Он жалел, что легкомысленно отнесся сначала к обязанностям командира бронепоезда в то время, когда мог нанести неприятелю большой урон. Правда, не будь изменника Муравьева, чехословацких мятежников можно было бы разбить, и тогда Семенов не двинулся бы в третий раз в Забайкалье, и возможно, японцы с американцами не рискнули бы из Владивостока двинуться по великой Сибирской магистрали.
«Отчаянный человек, — думал Машков про командующего, — как бывалому матросу, ни бури, ни штормы ему нипочем, а командует с умом, рассудительно. С таким не пропадешь».
Как-то раз Машков замаскировал весь бронепоезд еловыми ветками и, подпустив близко неприятельскую роту, расстрелял ее из пулеметов, но повторить этот смелый шаг не рискнул, опасаясь вражеской батареи, которая могла прямой наводкой разбить бронеплощадки. Превозмогая боль в плече, он обычно стоял во время обстрела возле артиллеристов или следил за тем, как курсанты готовят взрыв полотна. Порой ему казалось, что жизнь медленно отходит с бронепоездом, и если случится — зачем только эти мысли лезут в голову? — что все пути будут отрезаны, то он, Машков, расстреляет все снаряды, а потом сам взорвет бронепоезд.
Каждые три часа прибывал гонец из безугловской сотни за донесением. Каждый день бронепоезд медленно приближался к городу.
Догорало забайкальское лето. Ночью в небе всходила красная луна, потом она бледнела, заливая слюдяным светом сопки, леса и землю. Порой до города доносилось ворчливое урчание пушек, радуя одних и тревожа других.
На рассвете к Машкову примчался казак.
— Донесения не пиши! Главком приказал немедленно прибыть с бронепоездом на станцию.
«Вот и все, — подумал матрос. — Отвоевались, а зря, десять дней я бы еще держал контру у города».
Без гудка отошел бронепоезд «За власть Советов» к читинской станции. Машков, оставив за себя одного из артиллеристов, поспешил к командующему. Он вошел в вагон бесшумной походкой, бочком выдвигая вперед здоровое правое плечо.
— По вашему приказанию бронепоезд и подрывная команда прибыли на станцию Чита.
Лазо заметил, что левый рукав на машковском бушлате висит пустой, и спросил:
— Что случилось?
— Вроде как ранило, — как бы невзначай ответил Машков.
— У врача были?
— Я и не знаю, где он есть.
Лазо обернулся к жене:
— Ольга, проводи, пожалуйста, командира бронепоезда к нашему врачу.
Покидая вагон, Машков пропустил Ольгу Андреевну вперед.
— Напрасно идем, девушка, — сказал он, заглядывая ей в глаза, желая узнать, какое впечатление произведут его слова, — поздно спохватился, боюсь, что рука засохнет.
Она не сразу ответила, и он решил, что Ольга Андреевна подавила в себе желание ответить ему утешительно, как обычно отвечают раненым на подобные жалобы. Оглядев Машкова с головы до ног, она живо сказала:
— По рассказам командующего я представляла себе вас сорвиголовой.
Машков смутился, но не без любопытства спросил:
— Что же он рассказывал?
— Ничего особенного. Будто вы сперва ему нагрубили, а потом отличались каждый день: то новый отряд сколотите, то железнодорожный путь взорвете, то еще что-то.
— Я бы на месте главкома разменял командира бронепоезда.
— Воспитывать человека, безусловно, труднее, чем наказывать. У коммунистов свои взгляды на жизнь и на поступки каждого человека в отдельности.
— Вы при главкоме машинисткой работаете? — спросил игриво Машков.
— Я политработник.
— Вот как! Мне бы при нем с полгодика в адъютантах походить, я бы прямо пошел в университет сдавать экзамены.
Ольга Андреевна невольно улыбнулась, но ничего не ответила. Замолчал и Машков, но ненадолго. Касаясь иногда ее плеча, он невольно вздрагивал.
— Из далеких мест будете? — спросил он.
— Сибирячка.
— Нравится мне здешний народ. Если бы я навсегда пришвартовался к берегу, непременно женился бы на такой, как вы. А матросу какой резон? Нынче здесь, завтра — там. Может, только по неспособности руки спишут с корабля.
— Будет вам болтать лишнее, — сказала Ольга Андреевна. — Вот мы и пришли к врачу.
Вечером набежали тучи и заволокли все небо. На улицы опустилась тьма. Город замер в тревожном ожидании.
Заргольцы, газимурцы и другие части уже были отпущены по станицам и селам. В клубе при депо собрались читинские железнодорожники. Они молча ждали командующего.
По рядам пробежал шорох. Все обернулись — к сцене твердым шагом, с высоко поднятой головой шел человек в длинной кавалерийской шинели. Его сопровождали двое: казак Степан Безуглов и матрос Виктор Машков. После оказанной ему врачом помощи боли в плече исчезли, и Машков повеселел.
Лазо взошел на маленькую сцену и бросил взгляд на переполненный до отказа зал. Наступила тишина, в которой голос командующего звучал ясно и отчетливо.
— Советы в России крепки, сильны, надежны, — говорил Лазо. — Но сегодня мы отдалены от Советской России силами, враждебными революции, и потому не можем удержать свой фронт. Советы в Забайкалье вынуждены прекратить свою деятельность только для того, чтобы, собравшись с новыми силами, скоро, очень скоро победить навсегда.
Железнодорожники напряженно ловили каждое слово. Еще не так давно Лазо, приехав впервые в Читу, пришел к ним с предложением вступить в ряды Красной гвардии и дать отпор семеновским головорезам. Они полюбили его. Он звал их на бой, и они шли.