Командующий фронтом
Шрифт:
— O merveille! [10] — ответил обрадованно генерал. Лазо рассмотрел его лицо: оно было румяное, тщательно выбритое, усы холеные, во рту золотые коронки.
— Vous poss'edez la langue `a merveille, comme un pur Francais. Je suis heureux de faire votre connaissance [11] . Николай Николаевич Рождественский. Садитесь, пожалуйста!
— И я не менее рад, — скаля белые зубы, ответил Лазо.
Он поставил на сиденье чемоданчик и принялся расставлять фигуры на доске.
10
Чудесно!
11
Вы прекрасно владеете языком, как природный француз. Очень рад знакомству!
— Замечательные шахматы, — сказал он, рассматривая ладью, — какая тонкая работа!
— Китайские резчики — кудесники. Они только на это и способны, — заметил генерал и, зажав в каждом кулаке по пешке — белую и черную, спросил: — В какой руке?
Лазо достались черные. Генерал сделал первый ход пешкой короля. Лазо ответил тем же.
Уже было сделано много ходов, когда на доске создалась сложная позиция. Лазо играл смело, намереваясь выиграть, что, бесспорно, подзадорило бы противника, который предложил бы вторую партию, чего так жаждал Лазо, и в то же время он незаметно бросал взгляды на дверь, у которой неминуемо должны были появиться контрразведчики. И вдруг послышалось:
— Прошу предъявить документы!
Лазо сделал вид, что не слышит, поставил своего коня на белую клетку и азартно воскликнул:
— Шах королю, Николай Николаевич!
Генерал растерялся. Он был настолько поглощен игрой, что появление каких-то людей, которые чего-то потребовали, показалось чушью в сравнении с угрозой его королю. Надо было собраться с мыслями и отвести удар, спасти короля и самому перейти в атаку, но мешали какие-то люди, заполнившие купе. Генерал резко встал и, обведя мутными глазами контрразведчиков, гневно закричал:
— К черту! Не видите, кто я? — Рождественский тяжело дышал. — Где вы ищете коммунистов, болваны? В классных вагонах? Вон отсюда!
Офицеры смущенно ретировались, поспешно закрыв за собой дверь, но генерал долго не мог успокоиться, его злило, что какие-то молокососы осмелились потревожить его, и вот теперь он может нечаянно сделать опрометчивый ход.
— Николай Николаевич, — мягко заговорил Лазо, — стоит ли себя расстраивать из-за невоспитанности двух юнцов? Нет, мой дорогой, не уговаривайте меня, я не начну играть, пока вы не успокоитесь.
— Вот вы правильно сказали, Анатолий Анатольевич, невоспитанные юнцы. Что вы от них хотите — с гимназической скамьи прямо в прапоры.
Генерал вытер белым батистовым платком лоб и, устремив взгляд на шахматную доску, долго не отрывался от нее.
— Батенька, — неожиданно вскричал он, — как же это вы меня шахуете, если ваш конь стоит вот на этой линии?
— Позвольте, Николай Николаевич, тут что-то не так, — лукаво возразил Лазо, зная, что генерал не ошибся. — Где стоял мой конь? Вот на этой клетке! Так ведь? Значит, я действительно не мог шаховать… Как же это случилось? Извините! И все из-за этих невоспитанных юнцов.
— Э, батенька, — заворчал генерал. — Поставьте-ка вашего коня на место!
Прошел час. Игра перешла в эндшпиль, и противники согласились на ничью.
— Начнем новую! — предложил генерал.
— С удовольствием.
На этот раз Лазо играл уже точно и мог выиграть партию, но ему важнее было выиграть время, и он то нарочно делал ошибку, то быстро уравнивал качество, то надолго задумывался, вызывая у противника нетерпение.
Четвертая партия подходила к концу, когда в купе постучались, дверь слегка отворилась, и проводник предупредил:
— Скоро Владивосток!
Читинский поезд запаздывал. На перроне встречающие неторопливо поглядывали в морозную синеву: вот-вот из-под виадука через Светланку покажется паровозный дымок. В стороне от толпы стояли, переминаясь с ноги на ногу, два офицера в шинелях из английского сукна, и каждый из них держал левую руку на эфесе шашки. На рукавах шинелей ярко выделялись желтые мертвые головы и кости. Один постарше, высокий капитан, густобровый, с небольшими белокурыми бачками и с напудренным лицом, зорко смотрел в сторону виадука. Другой был помоложе, но в том же чине, ниже ростом, с красными веками и зелеными, колючими глазами.
— Обратите внимание, капитан, читинский поезд стал каждый день опаздывать. Сегодня в шесть я должен быть у Моррисона. Потрясающий американец! Костюм на нем так безукоризненно сидит, что мне становится завидно. Вчера он подарил мне коробку душистых сигарет.
— А я вам завидую, — сказал маленький капитан. — Мой косоглазый Катамуро надоел мне до чертиков.
— Курите! — предложил Корнеев (так звали высокого капитана) и достал из кармана золотой портсигар с сигаретами. — Кстати, как вы думаете, зачем сюда едет генерал Рождественский?
— С особой миссией, он полномочный представитель атамана.
— Кое-что вы знаете, но именно кое-что. Американская и английская разведки работают лучше японской. Французы — просто шляпы, у них только хорошее вино и замечательные духи. У американцев размах, англичане им не уступают, но живут они как два кота.
— Вы меня заинтересовали. Мы ведь с вами условились работать сообща.
— Я ведь вам сказал, — невозмутимо ответил Корнеев.
— Не хотите говорить? Пожалеете.
— Угрожаете?
— Зачем? Я тоже буду молчать.
— Вы несносны, чуть что — обида. Нельзя же так ребячествовать.
— А вы скрытны и обманываете меня. Сегодня вечером я буду знать одну сногсшибательную новость, но заранее предупреждаю: можете просить, умолять, — я буду нем как рыба.
— Какой вы странный, я ведь не отказываю вам в информации.
— Тогда скажите прямо: с какой миссией едет сюда генерал Рождественский?
— Поднять всю контрразведку на ноги.
— Опять искать большевиков?