Командующий фронтом
Шрифт:
Что могла принести Ольге встреча с Ниной Пригожиной, с которой они вместе учились в Томском университете? Нина отличалась тем, что любила весело проводить время, всегда влюблялась в кого-либо из студентов, но быстро разочаровывалась. В ней жила постоянная неудовлетворенность, никто не знал ни ее родителей, ни того, как она проводит время вне университета. Когда началась революция, Пригожина первое время демонстративно гуляла с красным бантиком на груди, бегала на все студенческие и городские митинги, а потом неожиданно исчезла из города. И вот сейчас Ольга Андреевна встретилась с ней. Если верить Пригожиной, то ничего особенного не произошло: она пришла разыскивать некую Энгельгард, а ее служба в американском Красном Кресте могла принести Ольге известную пользу: кто знает, может, и Ольга там устроится.
Вечером, посоветовавшись с Сергеем, она пошла к Пригожиной. Нина приветливо проводила ее в небольшую, но светлую комнату.
— Садитесь, Ольга, и рассказывайте, а я вскипячу чай на плитке. Мне почему-то грустно вспоминать студенческие годы. Ведь у меня лично все сложилось неудачно. Ну, а у вас? Вы в первый год революции были, кажется, близки…
Она не досказала, ибо, взглянув на Ольгу, увидела ее указательный палец на губах.
— Я понимаю, меня не нужно предупреждать…
Разлив чай, она уселась за стол. Ей стало неловко, что разговор не клеился. Тягостное молчание становилось невмоготу, и тогда Пригожина решила успокоить Ольгу.
— Простите, если я вам напомнила то, о чем вы давно позабыли. Беспокоиться вам нечего — я плохого не сделаю. Наоборот, я готова вам помочь. Я тоже попала во Владивосток случайно. Мать вторично вышла замуж и переехала сюда. Здесь она простудилась и…
Пригожина не договорила — на глазах у нее выступили слезы.
— Не плачьте, Нина, я понимаю, как вам тяжело, — утешала ее Ольга.
— И вот я осталась одна-одинешенька на белом свете. Все идеалы испарились как дымка, позади — мир утраченных иллюзий, впереди — пустота. Работаю в Красном Кресте, чтобы поддержать свое существование. Жалкая жизнь. А вокруг — зверье, расстрелы, жуть…
Ольга слушала и верила ей. Неужели Пригожина могла так ловко маскироваться? Все равно положение Ольги и Сергея было безвыходным: Нина знала, где они живут, а скрыться — некуда. И она решила ей кое-что рассказать.
— Нас никто не слышит? — спросила она.
— Нет.
— Видите ли, Нина, положение мое и брата хуже вашего. Мы голодаем, у нас нет ни денег, ни работы. А особенно нам надо переменить жилье.
— Чего же вы молчите? — с горячей заинтересованностью упрекнула Пригожина Ольгу. — Правда, у меня тесновато, кроме одной кровати, ничего нет.
— Мы с Толей устроимся на полу, но мне хотелось бы переехать именно сегодня.
Пригожина поднялась и стала одеваться.
— Куда вы? — удивилась Ольга.
— Идемте за вашим братом!
Ольга представила Сергея как чертежника.
При всем желании найти черты сходства в сестре и брате Нина не могла. Их роднили лишь спокойствие, вежливость и тактичность, но внешне они резко отличались друг от друга, однако Нина не посмела это высказать вслух.
На другой день после переезда Сергей написал второе письмо в Благовещенск, указав адрес Нины. Отлучаться из дому он больше не рисковал, зато читал запоем книги, приносимые ему Ольгой и Ниной из разных библиотек. Иногда он чертил — Пригожина раздобыла ему ватманскую бумагу и готовальню, она же делила с четой Лазо свой скудный обед.
На исходе первой недели под вечер кто-то постучался. Дверь отворила Ольга и чуть не вскрикнула, увидев Дмитрия Батурина, которого она знала по Читинскому губпарткому. За ним стоял незнакомый человек.
— Можно войти, Ольга Андреевна? — спросил Батурин. — Я не один. Знакомьтесь! Рабочий Первореченских железнодорожных мастерских Меркулов.
Меркулов разгладил огрубелыми пальцами седеющие усы и пробасил:
— Душевно рад!
— Анатолий Анатольевич дома? — спросил Батурин.
— Заходите! — пригласила Ольга гостей в комнату.
Лазо сидел за столом и чертил. Он слышал разговор жены с Батуриным и сразу догадался, что тот явился по указанию благовещенских друзей, но спокойно выжидал.
Батурин никогда ранее не видел в глаза Лазо, однако ему нетрудно было догадаться, что чертивший за столом и есть Лазо.
— Вы Козленко? — спросил он.
— Я!
— Мы получили поручение из Благовещенска связаться с вами. У меня два адреса: один на Некрасовской, семь, у чиновника Назарова, другой — Ботаническая, шесть. Решили искать по второму.
— Я писал, чтобы старый адрес позабыли, но совершенно очевидно, что в Благовещенске небрежно отнеслись к моему предупреждению.
— Серьезное упущение, — согласился Батурин, — об этом следует рассказать в комитете. Через три дня на квартире у товарища Меркулова, — он кивнул в сторону своего спутника, — соберется подпольный актив, и вас просят присутствовать. Хорошо было бы, если бы Ольга Андреевна пошла с нами сейчас. Товарищ Меркулов покажет ей квартиру.
На этом встреча закончилась. Они простились и ушли вместе с Ольгой.
Сергей остался один. Первый радостный вечер за пять месяцев! Сейчас он заново осознал, какой огромный смысл в том, чтобы быть членом той партии, которая строго, но заботливо, как мать, умеет поддерживать своих сыновей в тяжелые минуты, направлять их по верному пути. Еще три года назад он ни в институте, ни в юнкерской школе не ощущал и не мог ощущать заботы коллектива, ибо там могла быть личная дружба, а здесь идейная связь людей, идущих нога в ногу, плечом к плечу и совершающих великое дело освобождения народа. Он пытался читать, но не мог сосредоточиться, пробовал чертить, но ничего не получалось. До встречи оставалось всего семьдесят два часа, но они казались ему вечностью. Как он истосковался по партийному собранию, на котором можно прямо и открыто выразить свои чувства и мысли, зная, что тебя поймут. Как мучительно хотелось делать полезное, важное, нужное, но не для себя, а для человечества. Впрочем, раньше всего хотелось повидать людей, пусть они все ему незнакомы, но он заранее знал их мысли и стремления, знал, что они, как и он, готовы пойти на жертву во имя интересов народа и партии, с которыми связали свою жизнь. И Сергей мысленно перебрал в памяти свою короткую, но полную волнующего смысла жизнь, друзей, деливших с ним и удачи и невзгоды: Аду Лебедеву, Таубе, Степана Безуглова, Кларка, Ивана Рябова, Виктора Машкова, братьев Балябиных, Бронникова… Борьба требует жертв, одни гибнут, но на смену идут другие — таков железный закон жизни. И не судьба-злодейка чертит человеку путь и отсчитывает на костяшках положенное ему количество лет жизни, а сам человек волен проложить себе дорогу и пройти по ней, если только глупый случай или предательский удар из-за угла не оборвут его жизнь.
Особенно врезались в память Безуглов и Кларк.
Степан казался каменной глыбой, которую надо было еще много тесать, чтобы создать гармонические формы монументальной фигуры; в этом человеке медленно отступало личное и побеждало общественное, коллективное. Как ни велика была его привязанность к земле, к своей станице, к жене и сынишке, но картина новой жизни, открытая перед ним Лазо, пробуждала его сознание и развивала душевные силы.
Иным был Кларк. Он перенес много лишений, маялся на каторге, скитался по миру, но, вернувшись с первыми раскатами революции на родину, пошел за коммунистами.