Командующий фронтом
Шрифт:
Светало. Ветер бил в окошечко, белый дым паровоза отлетал в тайгу. Цепляясь, он стелился по кусточкам. Пахло сыростью и землей.
Навстречу Агееву попадались отдельные конники. Лошади, храпя под ними, утомленно бежали. Куда держали конники путь?
Тихо, словно перед грозой. А впереди — за поворотами, уклонами и подъемами — беляки и чехословацкие мятежники, семеновцы.
— Господи, — закричал Агеев, и ветер отнес его слова в тайгу, — откуда налетела эта саранча? Кто ее уничтожит, если Лазо укрылся в тайге? — И твердо решил: разбросать на станциях вагоны, а со штабным прибыть в Рухлово, загнать его в тупик и остаться работать
Так и сделал. Поселился Агеев у одной вдовы, у нее же столовался, спал на кухне, а жене дал знать, чтобы не беспокоилась. Сердце болело, глядя на бесчинства семеновцев, кулаки сжимались от злобы. Не было дня, чтобы в Рухлово не пригнали партию арестованных. Их отправляли в Алексеевск либо в Читу, а оттуда в Макавеево, в семеновский застенок, откуда никто не выходил. В народе передавали страшные рассказы о зверских истязаниях коммунистов.
Морозным утром шел Агеев по полотну железной дороги и увидел: два японских солдата ведут рабочего, позади бегут двое мальчишек и жалобно голосят: «Папаня, папаня…»
Агеев подошел ближе, присмотрелся и узнал в арестованном председателя Совета станции Ин Геннадия Гука. Железнодорожники знали, что у Гука давно умерла жена, оставив ему троих детей. Старшему, Васятке, шел восьмой, младшему, Николке, — шесть, а воспитывала их сестренка, четырнадцатилетняя Леночка. Она и обед стряпала на всю семью, и братишек купала, и белье стирала.
Тяжело было Агееву смотреть на беспомощных мальчиков, бежавших за отцом, которого уводили японские солдаты. Когда мальчишки приближались к отцу, солдаты оборачивались и грозили карабинами. Мальчики останавливались, сильнее голосили, а потом снова бежали. Никто из прохожих не рисковал вмешаться. И вдруг Николка, обогнав солдат, выбежал вперед, ринулся к отцу и схватил его за руку. Солдат, шедший справа, оторвал мальчика и швырнул его на землю. Тогда Васятка бросился на солдата и вцепился зубами в рукав его мундира.
Навстречу Гуку и солдатам показались офицеры: американский и японский. Американец сказал японцу:
— Ваши солдаты дураки. Детей надо было запереть дома.
Поняв недовольство американца по его жестам, Агеев поспешил к офицерам и попросил: — Разрешите мне увести детей…
— Уводи! — ответил японец и сделал знак рукой солдатам.
Агеев вернулся к детям.
— Ребятки, идите со мной, я вас в обиду не дам.
— Идите, дети, — сказал Гук и с благодарностью взглянул на Агеева.
Степан Степанович отвел Васятку и Николку в сторону. Дети плакали, глотая слезы. И вдруг издалека раздался тоненький девичий голосок:
— Васятка-а-а! Николка-а-а!
Перепрыгивая через пути, бежала в рваном пальтишке с непокрытой головой Леночка. Запыхавшись, она подбежала к мальчикам, распахнула пальтишко и подолом старого платьица стала утирать им лица.
— Что случилось? — спросила она. — Кто вас побил? А где папаня?
Николка плакал, показывая ручонкой на станцию. И Леночка все поняла. Лицо у нее сразу вытянулось, глаза широко раскрылись, и в них застыл ужас, а губы беспомощно залепетали бессвязные слова. Но Леночка не заплакала.
— Что же делать? — спросила она у Агеева, которого знала в лицо, но сторонилась, видя его угрюмость.
— Вон поезд идет в Алексеевск, — сказал он. — Папаню твоего, наверное, туда повезут. Ты побудь с детьми, а я сбегаю к машинисту, попрошу взять тебя на паровоз.
— Не меня одну, а всех. На кого же я их покину?
Агеев ушел. Возвратившись, он сказал:
— Согласился! Спрячет на тендере в дровах, но только ты его не выдавай. Если найдут, скажешь: «Сама полезла».
Устроив детей, Агеев подал машинисту руку и только отошел, как увидел под конвоем японских солдат партию арестованных. Арестованные шли, озираясь по сторонам, но не переговаривались между собой — солдаты грозили открыть стрельбу. Среди арестованных были и женщины, и одна из них, третья с краю, показалась Агееву знакомой. Голова ее была укутана в белый полушалок, за спиной болтался вещевой мешок. Она с трудом передвигала ноги. «Да ведь это жена Лазо, — подумал Агеев и почувствовал, как холодный пот выступил на лбу. — Значит, и главкома взяли». Он пытливо, до рези в глазах, рассматривал всех арестованных, но не нашел среди них того, кого искал.
Домой Агеев не пошел и твердо решил спасти Лазо, будучи уверен, что он среди арестованных. Обернувшись к машинисту, он кликнул:
— Тихон Николаевич, дай-ка мне на несколько минут гаечный ключ, масленку и моток буксовых концов. Пойду к арестантскому вагону осмотреть подшипники.
Машинист понял Агеева. И пока Тихон Николаевич доставал для него инструмент, Агеев написал на бумажке:
«Ищите меня в Рухлове у вдовы Никитиной. Если ваш хозяин с вами, снимите с головы платок. В вашем вагоне Гук со станции Ин, скажите ему, что дети на тендере».
Сильно забилось сердце у Агеева, когда он подошел к арестантскому вагону. Присев на корточки, он открыл буксовую крышку и стал вытаскивать подбивочные концы. Летом на Мациевской он, разогнав паровоз с гружеными платформами, спокойно спрыгнул на насыпь, хотя тысячи глаз напряженно следили за его прыжком, не веря, что он останется жив. А сейчас Агеев волновался как в тот день, когда отец его впервые привел к Парамону Парамоновичу.
Вот поднялась по сходням женщина в полушалке. Мгновенье — и Агеев, подавив волнение, ловко засунул в голенище ее сапога записку, поднялся и, отойдя от вагона, стал буксовочными концами вытирать пальцы, которые он окунул в буксу со смазкой.
На верхних нарах у открытого люкового отверстия показалась женская голова, укутанная полушалком. Агеев поднял глаза и встретился со взглядом женщины. «Да, это жена главкома, но платка она не сняла, значит…» Стало легче на душе. Боясь привлечь к себе внимание японских солдат, которые бесцеремонно захлопнули люк, Агеев направился к машинисту, возвратил ему гаечный ключ, масленку и, словно пьяный, пошел, шатаясь, по путям.
Тюрьма в Алексеевске двухэтажная, старая, но крепкая, сложенная из красного кирпича. Семеновцы и калмыковцы сгоняли в Алексеевск заподозренных в сочувствии к большевикам, пытали их, секли и угрожали расстрелом.
Ольгу Андреевну поместили в общую камеру на первом этаже. Никого из арестованных она не знала и ни с кем не собиралась заводить знакомства, хотя бы потому, чтобы к ней не приставали с расспросами о Лазо. Гуку она еще в вагоне рассказала, по просьбе Агеева, о детях. Он не стал расспрашивать, откуда она знает, а лишь крепко сжал ее руку повыше локтя в знак благодарности.
В камере он отвоевал для Ольги Андреевны местечко у окна и сам устроился рядом.
В первый же день ее вызвали на допрос. Молодой следователь по неопытности небрежно задавал вопросы и нехотя записывал.