Комбат против волчьей стаи
Шрифт:
— Почему забросили? — поинтересовался Курт, словно это имело какое-то значение.
— Да, по той простой причине, что сделано было все наспех, отрапортовали о сдаче элеватора, он проработал один сезон, а потом начал разваливаться То ли цемент поворовали, то ли еще что. А может, конструкцию не рассчитали — здесь же летом жарко, а зимой холодно, вот бетон и начал рассыпаться. Да и железо тоже. Сейчас сплошные дырки и руины. Зерна там нет, торчит в степи как замок Тут много таких элеваторов, — тоном знатока
Он не знал лично ни Панкратова, ни Сивакова, но ему хорошо платили, привозя деньги из Москвы.
А может быть, он даже и не знал, откуда привозят, дают и все. По меркам Казахстана деньги были огромные, и мужчина старался. Иногда приходилось заниматься разборками, отстреливать конкурентов. Но это была его работа, именно за нее он получал деньги.
Вот сейчас ему приказали быть все время с Куртом, с этим странным мужиком, судя по всему опытным и видавшим виды.
На заднем сиденье «уазика» покачивалось тело, время от времени из-под мешка, который был натянут пленнику на голову и завязан на животе, доносились стоны и хрипы.
— Ничего, ничего, сердешный, — говорил Федор, сидевший на заднем сиденье, и придерживал раскачивающегося связанного мужчину, — скоро приедем на место, там и разберемся с тобой.
В мешке был тот, ради которого и был послан Курт из Москвы в Казахстан. Человек, работавший на региональное управление по борьбе с незаконным оборотом наркотиков. Звали его Марат, фамилия Кашеваров.
— Вон, видишь, — мужчина указал на абсолютно ровный горизонт, на котором появилась вертикальная черточка.
— Ну вижу.
— Вот эта черточка. Эта маленькая черточка и есть элеватор.
— Так до него же полдня ехать.
— Нет, не полдня, минут пятнадцать. Дорога, слава Богу, нормальная.
Машину трясло, раскачивало, бросало из стороны в сторону, но тем не менее она мчалась, ревя двигателем, постепенно приближаясь к брошенному полуразвалившемуся элеватору.
Когда, наконец, она; въехала во двор, Курт обратился к Федору.
— Иди посмотри, обойди кругом.
— Понял, шеф, — сказал Федор и спрыгнул на землю.
Несколько секунд он разминал затекшие ноги, затем взял в руки автомат, передернул затвор и, пригнувшись, пошел вокруг элеватора, заглядывая за полуразвалившиеся стены, в остатки строений.
Он вернулся минут через пятнадцать. Курт успел выкурить сигарету.
— Ну что скажешь?
— Все спокойно, шеф. Видел лишь собаку, какая-то облезлая, рыжая, метнулась в траву. А может, это и не собака, может шакал или волк.
— Может быть, — сказал мужчина из местных, — вполне мог быть волк и собака вполне могла быть.
— Ладно, эти меня не волнуют. Бери его, Федор, тащи внутрь. Там не опасно? — спросил Курт у небритого.
— Чего опасного?
Федор вытащил Марата Кашеварова, ударил два раза в спину.
— Иди, урод, — сказал он, толкая стволом автомата в спину.
Из-под мешка раздался хрип.
— Не хрипи и не сопи. Топай! Топай!
Федор схватился за конец веревки и потащил Марата за собой. Тот пару раз споткнулся, но самостоятельно поднялся на ноги.
— Ты мне еще падать думаешь, скотина, шестерка, легавый. Я из тебя сейчас душу вытрясу.
— Сними мешок, — приказал Курт Федору, когда мужчину ввели в полуразвалившееся зернохранилище.
Ветер свистел сквозь дыры, врывался сквозь выбитые окна, гнал по полю рыжие пучки травы, поднимал, закручивая в небольшие смерчи, пыль в помещении зернохранилища, естественно бывшего зернохранилища.
Федор развязал веревку на животе узника и стащил через голову мешок. Рот Марата Кашеварова был заклеен пластырем, а руки связаны за спиной.
— Ну вот здесь мы с тобой и побеседуем, любезный.
Лицо пленника было в синяках и в кровоподтеках.
— Сдери-ка пластырь, — обратился Курт к Федору.
Тот подошел, поддел утолок липкой ленты и рванул с такой силой, словно бы пластырь был приклеен к стеклу, а не к живому телу. Марат Кашеваров поморщился от боли, губы сразу же начали кровоточить.
Двух зубов в верхней челюсти не доставало.
Курт смотрел на все происходящее немного снисходительно. Это он ударом ноги, выбил зубы Марату, но вспоминать об этом ему сейчас не хотелось.
— Так ты все расскажешь или как?
— Я тебе ничего не скажу, сволочь, — ответил Марат.
Это был сухощавый двадцатидевятилетний мужчина с уже седеющими висками, прямым носом и большими немного навыкате глазами, правда, правый заплыл и ничего не видел. Огромный кровоподтек закрывал его и лишь время от времени в маленькой щели дергались ресницы и тогда глаз, полный крови приоткрывался на несколько секунд.
— Значит, ничего не скажешь. Ну что ж, плохо, приятель, плохо. Ты знаешь, со мной такие вещи не проходят. Я прилетел издалека и не для того, чтобы играть в молчанку, а для того, чтобы услышать от тебя, Марат, кому ты сбрасывал информацию. Меня интересует имя.
— Я не скажу ничего, — плюнув себе под ноги, сказал Марат, затем повернул голову сначала вправо, посмотрел на разрушенные стены, затем запрокинул голову и бросил взгляд на крышу, напоминающую решето, так много в ней было всевозможных проломов и дыр.
— Ну, ну, посмотри, полюбуйся, место хорошее, тихое. Здесь ты и погибнешь.
Курт взял сигарету, размял в сильных пальцах, закурил и выпустил дым тонкой струйкой. Но сквозняк подхватил голубоватый дымок и разметал.
— Ты здесь погибнешь, но погибнешь мучительно.