Комедиантка
Шрифт:
— Суфлируй! Суфлируй!
Хор начал сбиваться, из-за кулис кто-то громко подавал слова несчастной песенки, но Гляс, вспотевший, красный от злости и возбуждения, повторял все то же: «Моя прекрасная Роза!», уже ничего не слыша и не понимая, что творится вокруг.
— Суфлируй! — прошипел он еще раз с отчаянием: в оркестре и в публике уже сообразили, в чем дело, послышались смешки.
Гляс пнул Добека в лицо и вдруг застыл на месте, бессмысленно уставившись на публику.
Суфлер, получив
— Смотри, сынок, не брыкайся! — шептал Добек, вцепившись в ногу врага так, что тот не мог пошевелиться. — Понадеялся на авось! Размалевал Добека, и Добек в долгу не останется. Теперь мы квиты.
Положение спасли Хальт и Качковская, начав следующий номер.
Добек отпустил ногу Гляса, спрятался поглубже в будку и, как ни в чем не бывало, продолжал суфлировать по памяти, добродушно улыбаясь хористкам и Цабинскому, грозившему из-за кулис.
Янка не успела толком сообразить, что произошло на сцене, как вдруг увидела Гжесикевича с огромным букетом в руках.
Он сел на прежнее место, а когда хор снова вышел на авансцену, Гжесикевич встал, подошел совсем близко к рампе и бросил цветы к ногам Янки; потом он неторопливо повернулся, прошел через зал и исчез, совсем не заботясь о том, какое произвел впечатление.
Янка подняла цветы и спряталась от взглядов публики за спины хористок.
— Записка есть? — шепнула Зелинская.
— Поищите в середине, в цветах, — подсказала другая.
Искать Янка не стала, но почувствовала к Анджею глубокую благодарность.
Со сцены она убежала, не обращая внимания на бурную баталию между Глясом и Добеком, разразившуюся после того, как опустился занавес.
Гляс подпрыгивал от злости, а Добек не спеша натягивал пальто и насмешливо цедил:
— Око за око. Сладка месть сердцу человеческохму.
Накануне Гляс споил его и пьяного с помощью Владека загримировал под негра. Протрезвев, Добек вышел из пивной и преспокойно направился в театр, ничего не подозревая о своем перевоплощении. За кулисами над ним вдоволь посмеялись. Добек поклялся отомстить и сдержал слово; нужно было еще рассчитаться с Владеком.
Взбешенный Цабинский обрушил на Гляса поток брани, но тот даже не отозвался, глубоко удрученный своим провалом.
Когда Янка, уже одетая, ожидала Совинскую, чтобы вместе отправиться домой, к ним подошел Владек и учтиво спросил:
— Разрешите проводить вас?
— Я иду с Совинской, вам ведь в другую сторону…
— Совинская просила передать, чтоб вы ее не ждали, она в дирекции и вернется не раньше чем через час…
— Ну что ж, идемте.
— Может, вам мешает букет? Я могу понести, — предложил Владек, протягивая руку к цветам.
— О нет! Благодарю.
— Дорогой подарок! — сказал тот и многозначительно
— Мне неизвестно, сколько он стоит, — возразила Янка холодно, совершенно не проявляя интереса к разговору.
Владек рассмеялся, потом заговорил о матери и наконец спросил:
— Не заглянете ли вы к нам? Мама больна, уже несколько дней не встает с постели…
— Мама больна? Я сегодня видела ее в театре.
— Не может быть! — воскликнул он, не на шутку растерявшись. — Даю слово, я был уверен… Мать говорила, что уже несколько дней не встает… Она что-то подстраивает… — добавил он мрачно.
Недельская неустанно шпионила за сыном, она всегда хотела знать, с кем у него роман, и очень боялась, что Владек женится на какой-нибудь актрисе.
Возле самых ворот он с величайшим почтением распрощался с Янкой, сказав, что должен бежать к матери и справиться о ее здоровье.
Как только Янка скрылась, он снова вернулся в театр, отыскал там Совинскую, и они долго о чем-то разговаривали. Старуха снисходительно посматривала на собеседника и обещала помочь.
Затем Владек помчался к Кшикевичу, там часто устраивались картежные вечера, на которых всегда был кто-нибудь из публики.
Янка, войдя в свою комнату, поставила цветы в воду, а ложась спать, еще раз взглянула на розы и прошептала:
— Добрая душа!
VIII
— Пожалуйте, уведомление! — сказал Вицек, обращаясь к Янке.
— И что же там?
— Чтение пьесы или что-то в этом роде! — ответил тот, обшаривая глазами комнату.
Янка расписалась на уведомлении — режиссер созывал всю труппу к двенадцати часам дня на чтение пьесы Глоговского «Хамы».
— Шикарный букет! — сказал Вицек, посматривая на цветы в вазе. — Можно было бы сплавить.
— Говори толком, чего ты хочешь, — сказала Янка, возвращая подписанное уведомление.
— Можно еще продать букет, если б вы его дали мне.
— Кто же продает такие букеты и кто покупает?
— Ой, какая вы еще деточка! Другие, как получат цветы, сразу продают их цветочнице, та по вечерам в… саду торгует… Ого! Сколько на них можно еще заработать, если мне их…
— Нет уж… Вот возьми и ступай!
Вицек взял дарованный рубль, раболепно поцеловал Орловской руку и выбежал.
Янка сорила деньгами неосмотрительно.
После ухода Вицека она сменила воду в вазе с цветами и едва поставила их на столик, как явилась Совинская с завтраком.
Сегодня старуха прямо-таки сияла; бесцветные, круглые глаза ее светились необычной доброжелательностью. Янка смотрела на нее с удивлением.
Совинская поставила кофе на стол и, указав на букет, с улыбкой заметила: