Комедианты
Шрифт:
Жил я на втором этаже практически на центральной улице. Хрущёвский дом, трёхкомнатная квартира. Вполне даже ничего.
– …тошнит, – изливал душу заметно пьяный Второй Могильщик, – куда ни плюнь – везде политика, экономика, милиция, КГБ, президенты, священники. Везде эта ёбаная цивилизация. И самое ужасное, что ничего уже изменить нельзя. Что, однажды выбрав свой путь, человечество уже не сможет свернуть никуда. Мы так и будем двигаться дальше, калеча себя, калеча других, уничтожая всё на своём пути, будем и дальше заковывать всё в бетон и пластик, пока что-нибудь не сметёт нас с лица Земли. Меня тошнит от того, что стоит перестать идти в ногу, как тебя тут
– А кто будет любить Родину? – спрашивал его Первый. Судя по всему, это была очередная, пять тысяч какая-то, серия их спора.
– Вот именно, кто будет любить Родину?.. Кто будет рисковать жизнью ради цветной тряпки или вставать только лишь потому, что кто-то решил вдруг исполнить не самую лучшую песню с напыщенным текстом и помпезной мелодией?
– Идиотизм есть краеугольный камень любой государственности. К тому же не забывай о таком явлении природы, как культура. Или ты отказываешь человечеству и в этом?
– Культура в высоком понимании слова никогда не принадлежала человечеству. Более того, если культура и смогла развиться, то исключительно вопреки или по недосмотру большинства. Практически ни один настоящий творец не избежал определённого прессинга со стороны общества. И это необязательно гонения. Это могла быть и нищета, и всеобщее презрение… А сколько их было уничтожено, принесено в жертву химерам и предрассудкам, которыми нас до сих пор заставляют восхищаться. Порядочность, честь, совесть, принципиальность… Они косят лучших из лучших с проворством чумы. Пушкин, Лермонтов, Сократ, Архимед…
– Это всё хорошо, но как быть с массовой культурой? – подначивал его Первый Могильщик.
– Массовая культура – это вообще нонсенс. Это суррогат, имеющий к культуре такое же отношение, как уксус к вину. Культура всегда была, есть и будет явлением элитарным. Максимум на что способна массовая культура – это на так называемые события в виде Бритни Спирс, Аллы Борисовны и всяких там событий года типа «Титаника» и «Властелина Колец».
– Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа… – сказал я, скорее всего, сам себе.
– Народ – это только народ. Не больше, но и не меньше. И самая большая глупость – это так называемое воспитание народа или просвещение, как любили говорить пару веков назад. Народу же это все нахрен не надо. Ну и что, что эсеры были левыми, а Гей Люссак не был геем? Учиться десять лет для того, чтобы уразуметь, что Толстой – это муть и в «Войне и мире» нет поручика Ржевского? – накинулся на меня Второй Могильщик.
– А ты читаешь Толстого? – удивленно спросил Первый Могильщик.
– Я?! – Он посмотрел на того как на идиота.
Разговор прервал звонок в дверь.
– Привет.
На пороге стояла молодая женщина в хорошем костюме и дорогих туфлях. Короткие светлые волосы, красивое лицо.
– Привет.
Повинуясь инстинкту или интуиции, я обнял её и поцеловал в губы совсем не по-дружески.
– Ты откуда?
– Из парикмахерской. Маникюр с педикюром. Ты небритый. Фу. Чего не побрился?
– Не брилось. Хочешь – побреюсь сейчас.
– Брейся.
Я зажёг колонку и поплёлся в ванную. Бриться я ненавижу, и только ради прекрасной дамы…
– Дай сюда. – Она отобрала у меня станок. – А то порежешься как всегда.
Она тщательно умыла меня горячей водой, намазала пеной и приступила к бритью. Получалось, надо сказать, у неё замечательно.
– Всё. Можешь умываться.
Лицо немного пощипывало.
– Вот теперь с тобой можно и целоваться.
– Пойдём в спальню.
– А они?
– А они подождут. К тому же им есть, чем заняться.
Это была сытая нежная любовь, медленная, неторопливая, без бурной страсти и резких движений, без слов и дурацких стонов, без суеты. Мы занимались любовью так, как наслаждаются прекрасным десертом после идеального, сытного обеда или ужина.
Мы остановились возле постели и около минуты просто смотрели друг другу в глаза. Затем медленно, нарочито медленно обнялись и…
Я целовал её лицо, её глаза, щёки, волосы, шею, губы. Я целовал, едва касаясь её губами. Именно так ей нравится больше всего. Её зрачки реагировали на каждое прикосновение. Они то сужались, то расширялись, словно меха, раздувающие пламя, что превращает женщин в богинь. Наши руки…
Моя рубашка и её кофточка оказались на полу одновременно. Меня словно бы ударило током, когда наши тела соприкоснулись без посредника-одежды, мешающего наслаждаться общением плоти. Мы крепко прижимались друг к другу, наращивая страсть долгими поцелуями, превратившимися в один затяжной поцелуй…
Я расстегнул юбку и, опустившись на колени, стал снимать её и колготки до колен, до её красивых коленок, после чего она села на край кровати и протянула мне ноги, чтобы я смог довести до конца процесс раздевания. Я сел возле неё на пол, взял в руки её миниатюрную, красивую ножку. Я нагнулся к её ступне и начал медленно целовать щиколотку, подошву, пальчики, пятку. Я ласкал её ноги одновременно и по очереди, а она лежала, откинувшись на спину, и иногда тихонько постанывала от удовольствия. Затем я начал подниматься все выше и выше, одновременно стянув ногами штаны вместе с трусами. Добравшись до колен, я прервался, чтобы снять с неё трусики, которые она у меня тут же забрала и спрятала под подушку.
Её святая святых. Я буквально впился в неё губами, как вампир впивается в прокушенное горло жертвы. Я ласкал ртом её губы, клитор, лобок…
– Иди ко мне, – приказала она, затем вытерла мне губы своими трусиками.
– Помоги.
Когда всё было на месте, она свела ноги…
– У тебя был в детстве калейдоскоп? – пытал Второго Могильщика Первый. Они продолжали свой бесконечный спор.
– Был.
– Символическая штуковина. Такая же, как лотос. Только там цветок, растущий из грязи, а здесь… Битое стекло, бумага, несколько зеркал… Фигня. Посмотришь – красиво, начнёшь разбираться, разбирать… Так и тут. Только ты разобрал свою игрушку и теперь режешься об острые кромки. Скоты-политики, гады-менты, сволочи-чиновники, садисты-врачи… всё это острые кромки, позволяющие создавать рисунок. Ты смотришь на них по отдельности, как в детских сказках: злой волк обижает бедного доброго зайчика. А попробуй истреби волков. То-то и оно. И каждая тварь на своём месте. Мы такая же экосистема, где каждый на своём месте делает своё дело, и делает так, чтобы уцелеть, чтобы семью накормить и чтобы кому-то другому не попасться на зуб. А то, что взятки берут, так нам бога молить надо, чтобы брали. Представь себе, что перестанут брать. И что тогда? Что может быть страшнее чиновника, с которым невозможно договориться? А зачем ему с тобой договариваться, если он не берёт? Зачем идти тебе навстречу? Зачем думать, как можно тебе помочь? Инструкция 223322. Кошмар, страшнее, чем у любого Кафки! Ты так хочешь жить?