Комедия положений
Шрифт:
– Я не дойду.
Я отчаянно голосовала каждой проходящей машине, но никто нас не подбирал.
Светло-голубой рафик проскочил мимо нас и остановился на углу улицы Павлова и Дирижабельной на светофоре.
Я подскочила к машине, открыла дверь, залезла сама, затащила Катю и сказала шоферу:
– Подвези ты нас ради бога, я заплачу. Дочка больна, у нее высокая температура, она дойти никак не может.
Шофер посмотрел на нас и промолчал. Остановился на углу, где попросила, взял деньги и мы вышли.
Катю кололи и я и мама. Вечерами приходила Катюша Аруцева,
Приходил Валера, сидел грустный у Катиной кровати, тихо шелестел о чем-то с ней, а, как-то сказал, уходя:
– Я ещё не видел, чтобы взрослые так болели, только в кино.
С десятого марта у меня была путевка в санаторий, и билеты были куплены и сейчас эта поездка горела синим пламенем: не могла я уехать отдыхать и бросить свое семейство в таком плачевном состоянии: больную дочку, Сережку и маму, и всё на одного работающего Алешку.
За три дня до отъезда Катя сказала мне:
– Мама, когда я утром полоскала горло, я сплюнула большую пробку.
– Ну всё, - выдохнула я с облегчением, - всё. Раз гной начал отходить, к вечеру и температура спадет.
И дочечка, такая большая, взрослая, но всё ещё болючая, пошла на поправку.
Как раз, когда Катя была больна, я и устроила очередной пожар:
Не загасила брошенную в железную баночку спичку. Баночка стояла на подоконнике, в ней валялись обгорелые спички, они вспыхнули, и загорелась бахрома на шторе.
Тогда шторой служила мне красивая вискозная шаль, подаренная мне на день рождения.
Нина увидела на своей подруге такую шаль, и восхитилась. Нинина подруга работала в библиотеке, и томно подавал книги сотрудникам, поправляя шаль на плечах, а мне где было носить эту огромную радостно-бело-малиновую вещь? Махать кистями возле тяги, рискуя смахнуть бутылку с серной кислотой?
Завороженная белыми кистями, я погуляла в этой шали до работы раз, другой, но очень уж привлекала внимание это одеяние, одна я сверкала малиновыми розами среди унылости подмосковной осени, и долго было ее заматывать вокруг и потом разматывать, не годилась она мне в каждодневную носку, и я стала использовать ее дома, как скатерть, а тут поизносились занавески на кухне, и я повесила ее туда.
Когда ручеек огня побежал по шторе, на кухне была одна мама.
– Пожар, горим, - закричала она и отважно побежала с места пожара в комнаты. А на ее крик ринулась я, чуть не сбила мою утлую мамочку с ног, еле разбежалась с ней в узком коридорчике.
Шаль-занавеска полыхала вовсю.
Я плеснула на шаль воду из ковшика, потом ещё. Пламя зашкворчало, запарило и погасло.
И тут же раздался треск лопнувшего оконного стекла, на раскаленную поверхность которого попала холодная вода.
В дверях кухни в раздумье стоял Алешка.
– Ну, метеор, - вымолвил муж.
– Сама зажгла, сама потушила, никто и глазом моргнуть не успел.
Когда я вытирала гарь с подоконника, заметая следы своего разгильдяйства,
В любое другое время я бы с радостью посетила это мероприятие, но сейчас я просто посмотрела на него безумными глазами. Докторские диссертации на текущий момент посреди разгромленной кухни были из какой-то другой жизни:
– Ой, Толя, дочь болеет, пожар, и через два дня я уезжаю в санаторий. По-видимому, не смогу прийти. Желаю тебе удачи.
Институтский товарищ зашел в первый раз ко мне в дом, но я даже и чаю ему не могла предложить.
Обилие причин всегда наводит людей на мысль, что ты просто не хочешь выполнить их просьбу. Наверное, Палыч так и решил, но всё было чистейшая правда, дочь проболела почти два месяца, штора-шаль сгорела, а путевка лежала у меня в сумке.
Восьмого, покинув выздоравливающую дочь, я уехала.
Складывая вещи в чемодан и чувствуя радость предстоящего освобождения, я сказала:
– Вот уеду и не вернусь. Живите тут, как хотите.
Валера сидел у Кати в комнате, дверь была открыта. Услышав мои слова, он что-то неразборчиво буркнул себе под нос:
– Что, что он сказал?
– попросила я перевода у Кати. Валера говорил тихо и не очень отчетливо.
– Что тебе уже поздно надеется не вернуться, - с удовольствием перетранслировала дочь.
– Ах, так, ну что ж, поговорим на эту тему через двадцать лет, - и вот скоро уже срок истечет.
Добиралась я с пересадкой, взяла такси в четыре утра в каком-то городишке, затерянном на Украине, названия не помню, и доехала до санатория. (Санаторий был недалеко от Миргорода)
Было начало марта, снег уже сошел, зеленела трава, тонкий золотистый месяц сиял на подсвеченном утренней зарей небе, плакучие ивы тронутые зеленым пушком отражались в зеркальной глади озера. Красота этих мест сделала Гоголя лириком.
Меня лечили, водой, диетой, клизмами, отварами трав.
Обратно пересадка была в Полтаве. Я погуляла по холмистому городу четыре часа, зашла в неизменный в каждом областном городе краеведческий музей, полюбовалась на чучело кабана, а возможно это был лось, (я не помню, и не думайте, что не могу отличить чучело кабана от чучела лося), поглазела на зуб мамонта под стеклом, обошла площадь с оперным театром. Было тепло и зелено.
А дома снег тоже сошел, но травы не было, и было полное одноцветие в окружающем мире, кругом разные оттенки охры, переходящей в коричневое. Грустно. Это уныние повторялось каждый год, но сейчас я вернулась с зеленеющего юга на не радующий красками север, и контраст был особенно резким.
1989 г.
30.03. 89. Пятница.
Давно не писал.
Антипов послал ребят из нашего класса на физическую олимпиаду, а меня не послал. Я разозлился, сам пошел и выиграл в городе, попал на область и занял второе место в области, а на республику идет первое.