Комендантский час

Хруцкий Эдуард Анатольевич

Данилов замолчал, посмотрел на ребят. Лица их казались усталыми и неживыми. Только Муравьев сидел свежий, словно всю ночь спал. Молодость.

– Я думаю, Иван Александрович, - Полесов поднялся, - надо Широкова ждать или у Мишки, или у Флеровой.

– Ты о Малом Ботаническом забыл?

– Там его ждать нечего. Час назад из райотдела сообщили: сгорел дом номер шесть.

– То есть как?

– Просто очень. Упала зажигалка.

– Не вовремя. Ох, не ко времени. Хозяйка-то жива?

– Добро спасала, обгорела. В больнице.

–

Ты, Полесов, в эту больницу поезжай. Узнай, что и как. Я думаю, кого-нибудь из девчат туда вместо нянечки послать нужно. Совещание окончено. Муравьев, пойдешь с Флеровой. Ждать будешь там Широкова. Я договорюсь, тебе подмогу дадут, дом оцепят, Шарапов, останься, разговор есть.

МУРАВЬЕВ

– Хотите, я сварю вам кофе? Настоящий черный кофе. Это очень помогает, когда хочешь спать.

– Я не знаю, удобно ли?

– А чего неудобного, хозяин здесь вы, только прикажите.

– Вот это вы напрасно, Марина Алексеевна...

– Шучу, сидите и ждите. Сейчас будет чудный кофе, меня научил варить старик в Батуми.

Флерова вышла. В квартире было необычайно тихо. Игорь разглядывал натюрморты на стене, и ему на секунду показалось, что никакой войны вообще нет. Тишина окутывала его вязкой пеленой. Воздух в комнате слоился сизым табачным дымом.

"Нужно открыть окно. Обязательно открыть окно, иначе я засну".

Игорь подошел к старому креслу, покрытому истлевшей шкурой, и сел, вытянув ноги, только теперь он почувствовал смертельную усталость. Глаза начинали слипаться. Муравьев глубоко затянулся папиросой.

"Ты смотри, Игорь, идешь на задание старшим. Я договорился, дом оцепят. Где ставить людей, участковый покажет. Если что, стреляй, но лучше живым бери. Очень он нужен нам, Широков-то, живой нужен. Разговор с ним один есть".

Игорь встал, посмотрел в окно. На улице - пусто.

Это хорошо, значит, ребята из отделения укрылись как следует. И вдруг ему стало не по себе: а если кто-нибудь видел его в окне? Муравьев задернул шторы и снова сел в кресло.

В комнате с шорохом ожил репродуктор:

"Доброе утро, товарищи! Передаем сводку Совинформбюро.

В течение 22 июля наши войска вели бои на петрозаводском, порховском, смоленском и житомирском направлениях. Существенных изменений в положении войск на фронтах не произошло.

Наша авиация за 22 июля сбила 87 самолетов противника. Потери советской авиации - 14 самолетов.

По дополнительным данным, при попытке немецких самолетов совершить в ночь с 21 на 22 июля массированный налет на Москву уничтожено 22 немецких бомбардировщика. В условиях ночного налета эти потери со стороны противника надо признать весьма большими. Рассеянные и деморализованные действиями нашей ночной истребительной авиации и огнем наших зенитных орудий, немецкие самолеты большую часть бомб сбросили в леса и на поля на подступах к Москве. Ни один из военных объектов, а также ни один из объектов городского хозяйства не пострадал.

Следует отметить самоотверженное поведение работников

пожарных команд, работников милиции, а также московского населения, которые быстро тушили зажигательные бомбы, сброшенные над городом отдельными прорвавшимися самолетами, а также начинавшиеся пожары".

Игорь внимательно прослушал сводку. Она была ему вдвойне интересна. Как-никак, а он являлся участником ночных событий.

Хозяйки все не было. Муравьев устал ждать кофе. Глаза резало, словно в них попало мыло. Игорь закрывал их, потом открывал на секунду, потом снова закрывал. Комната начала колебаться, по ней пробегали золотистые искры. Она то отдалялась, то вновь наезжала. Оцепенение и покой сковали его тело. Мимо окна с грохотом проскрежетал трамвай. Басовито задрожали стекла. Но Игорь уже не слышал этого. Он спал.

Марина вошла минут через десять. Муравьев спал, бессильно опустив руку вдоль кресла.

"Пусть, - решила она, - пусть поспит. Дверь закрыта, а если позвонят, я его разбужу".

На него обрушился вал воды, грохочущий и упругий. Игорь хотел закричать и проснулся. Мимо окон шел трамвай. Муравьев взглянул на часы. Десять. Значит, спал он четыре часа. Ничего себе, старший засады. Он хотел встать и тут услышал голоса.

– Откуда я знаю... Ты приходишь и уходишь... Я не спрашиваю тебя, с кем ты проводишь ночи...

"Марина", - понял Игорь.

– Это что, ревность? Или плохо срепетированная роль? Я что-то не узнаю тебя.

Муравьев встал и чуть не закричал от боли. В затекшие ноги врезались сотни иголок.

"Господи, мне только этого не хватало!"

Пересиливая боль, он все же поднялся и сделал первый шаг. А за дверью продолжали спорить.

– Конечно, ты не узнаешь меня. Где я, как я, что я - тебе наплевать. Ты спросил, есть ли у меня деньги?

– Вот ты о чем. Деньги... А как же чистота и святость чувства, которую ты так любила?

– Чистота? О какой чистоте ты можешь говорить? Ты ее убил, так же как Зяму...

– Стоп! Откуда ты знаешь, что он убит? Ты же не выходила из дому.

– Я...

– Да, ты. Может быть, ты все же выходила? Молчишь? Откуда ты знаешь о его смерти? Говори!

– Она ссучилась, Резаный, ссучилась она, факт, - сказал за дверью еще кто-то.

"Их двое, всего двое".

Игорь почувствовал, как у него по спине побежали мурашки. Так всегда бывало в детстве перед началом драки. Он потянул из кармана наган, взвел курок.

А за дверью все тот же голос, хриплый и низкий, продолжал убеждать Резаного:

– Она снюхалась с чекистами. Эта падаль заложит нас. Ну, чего ждать!

– Так, - сказал Резаный. Голос его стал ломким и угрожающим.
– Так. Значит, вы, мадам, стали просто сексотом, или как это называется у вас в МУРе...

– Вадим... Ты меня не понял. Я звонила туда по телефону. Я выходила в автомат.

– Одна ложь порождает другую. Ты не могла туда звонить, мы обрезали телефонный шнур. Откуда ты знаешь?