Комендантский час
Шрифт:
– Нет, не "утка". Три дня назад под Талдомом действительно высадили десант. Небольшой. Уничтожили его. Но операция прошла строго секретно. Так что любопытно, как об этом узнал гражданин Харитонов Николай Егорович.
– По нашим сведениям, товарищ начальник, - поднялся начальник секретно-оперативного отдела Серебровский, - Харитонов Николай Егорович, бывший директор лесного склада, был осужден за хищение, срок отбыл в 1940 году, от военной службы освобожден по состоянию здоровья, работает заведующим фотографией.
– Ну что ж, -
Вернувшись к себе, Данилов позвонил Шарапову.
Шарапов пришел сразу, сел и вопросительно посмотрел на начальника группы.
– Маслов этот - злостный паникер. Но он только передатчик слухов. Видишь?
– Данилов взял листок бумаги, нарисовал кружок, поставил букву М. Потом сделал еще несколько кружков и протянул к ним чернильные вожжи. Рядом еще с одним поставил букву Х, другие же украсил жирными вопросительными знаками.
– Вот что мы имеем: паникера Маслова, некоего Харитонова, который слушает радио, и несколько неизвестных. Может быть, неизвестных вообще нет. Есть просто два сплетника - и все. Тогда это не страшно. Но может быть и иначе.
– Я так понимаю, Иван Александрович, что разговор этот не случайный. Видать, начальство знает что-то?
– Правильно понимаешь. Но начальство ничего не знает, только предположения. Надо проверить. И вот что, Шарапов, нам весь район доверен, от улицы Горького до Краснопресненских прудов, одним ничего не сделать. Надо на фабрики сходить, в депо, по квартирам походить. Надо с людьми поговорить, рассказать рабочим...
– Рабочих-то почти не осталось. Одни бабы.
– Значит, с женщинами говорить надо. Там, где мы недосмотрим, народ поможет.
– Сегодня же пойду.
– Сходи, сходи. Прямо к этим, что Маслова задержали, на механический. Начни с них.
В проходной механического завода Шарапова остановила необъятных размеров женщина-вахтер. Она долго, придирчиво читала его удостоверение, потом минут десять куда-то звонила, остервенело крутя ручку старенького висячего телефона. Наконец, видимо получив разрешение, протянула Ивану его красную книжечку и шагнула в сторону. Шарапов еле протиснулся между ней и до блеска вытертым железным турникетом.
Ступив во двор, он почувствовал прежнюю уверенность и бросил, не оборачиваясь:
– Вы бы, гражданочка, кобуру застегнули, а то наган украдут, - и зашагал к зданию заводоуправления.
Секретаря партячейки на месте не было, в цех его провожала председатель завкома, пожилая женщина в синей спецовке.
– Вы, товарищ, удачно пришли. У нас сейчас обеденный перерыв начнется, вот как раз лекцию и прочитаете. А то давно уже к нам никто не приходил.
– Да я, собственно, не лекцию...
– Понятно, понятно... У нас народ хороший, товарищ уполномоченный.
Они шли мимо стеллажей, на которых лежали большие металлические поплавки.
– Это что?
– спросил он у провожатой.
–
– Женщина взяла со стеллажа хвостовое оперение смертоносного снаряда.
– Видите? Мы раньше хорошие вещи делали арифмометры, машины счетные, даже цех детских металлоигрушек был, самолетики...
Шарапов услышал в ее голосе столько боли, что ему мучительно стало жалко эту немолодую, усталую женщину, и себя стало жалко, и самолеты детские.
– Курить-то можно у вас?
– спросил он.
– Можно, курите. Только-только пришли мы.
Работницы сидели прямо у станков, на перевернутых ящиках, разложив на коленях свертки с едой. Никто не обратил внимания на Шарапова, видимо, люди привыкли к посторонним.
– Товарищи!
– сказала председатель завкома.
– К нам пришел лектор, товарищ...
– она обернулась к Ивану.
– Шарапов.
– Шарапов, он вам расскажет о текущем моменте.
Женщины оставили еду, как по команде, повернулись к Ивану.
Он подошел поближе, поглядывая на эти с надеждой смотрящие на него лица.
– Я, товарищи работницы, за другим пришел, - Шарапов перевел дыхание, - совсем за другим. У меня дело особое.
– Иван еще раз оглядел собравшихся.
– Я, товарищи женщины, из милиции...
– Ишь ты, - удивленно сказал кто-то.
– О текущем моменте говорить не стоит. Всем нам этот момент известен прекрасно. Наступает фашист, идет к нашей столице. Поэтому я к вам за помощью пришел.
– За помощью?
– насмешливо спросила высокая работница.
– Ишь ты! Бабоньки, милиция у нас помощи просит. Ну давай нам наган - мы ворюг ловить будем. Лучше скажи, что ты в Москве делаешь? Муж мой, братья на фронте. А ты, мужик здоровый, у баб помощи просишь...
Наверное, никогда в жизни ему не было так плохо, как в эту минуту. Густой, липкий стыд обволок его сознание, но вместе с ним, вернее, сквозь него прорывалось какое-то огромное и горячее чувство. Теплый комок сдавил горло и мешал, не давал говорить. Только бы не заплакать!
А женщины уже кричали. Все. До одной. И упреки их были горьки и несправедливы.
Тогда он шагнул к ним. Вдохнул глубоко, словно собирался нырнуть:
– Товарищи женщины!
Голос его внезапно обрел силу и звучность. Стал звонким и упругим, как много лет назад, когда Иван служил в кавалерии.
– Товарищи работницы! Я служу в милиции. Но, что войны касается, я вам отвечу. Не обижайтесь, конечно, но, когда ваши мужья еще при мамкиной юбке сидели, я уже на гражданской войне кавалеристом был. Имею ранения. Если желаете, могу рубашку снять, у меня под ней весь послужной список имеется. Потом с кулачьем дрался, хлеб вам добывал. Потом все это от бандюг сохранял. Вот, значит, какая мне жизнь выпала. Я от фронта не бегал. Только есть у нас партия большевиков, и она приказала мне с фашистами здесь бороться.