Комкор
Шрифт:
Петрович смолк и внимательно на меня посмотрел — хотел для себя уяснить, как я воспринимаю его информацию. А я был весь во внимании и со многими его словами был полностью согласен, и даже прихлопнул дверь грузовика, которую предупредительно приоткрыл Лисицын, чтобы командиры, не утруждая себя, могли забраться в кабину. Не нужно, чтобы слова генерала достигли ушей красноармейца. То ли дело Шерхан, он почувствовал, что командиры ведут важный разговор и, молча, не подходя к нам, забросил в кузов парашют и забрался туда сам. Черных тем временем, прозондировав выражение моего лица, удовлетворённо хмыкнул и продолжил:
— Знаешь Юр, крепость Осовец ещё держится, и можно было бы под её прикрытием, спокойно, без боёв, добраться до Августова, а оттуда до Сувалок, 26 километров по дороге. Но даже, если её плотно перекроют немцы, можно
' Хм, в Москву…, это хорошо!' — в отличие от Петровича, который только теперь начал прозревать, я знал по своей прошлой жизни, что в руководстве армии, да и страны, есть люди, которые всеми фибрами души ненавидят Советский Союз и всячески способствуют его проигрышу в этой войне. Вот, только, к сожалению, я не знал, кто именно — эти сволочи, так замаскировали свои действия, что даже через много лет наш эскадронный специалист по истории не мог нам конкретно назвать их имена. Он рассказывал, что только небольшая часть врагов попала под Сталинские чистки и, наоборот, все эти чистки прошлись, в первую очередь, по честным людям, настоящим патриотам своей страны. Умные и хитрые враги использовали эти репрессии, чтобы убрать с важных постов энергичных, опытных профессионалов и заменить их на зелёных, безбашенных мальчишек, которые не задают лишних вопросов, а, не задумываясь, выполняют любые, даже самые странные, с любой точки зрения, распоряжения.
Эти мысли пронеслись в голове буквально за те секунды, когда Петрович молчал, глядя на меня печальными и усталыми глазами. Я, чтобы как-то прервать это гнетущее молчание, даже перед ним играя привычную роль тупого служаки, которому только что открыли глаза на существующее положение дел, воскликнул:
— Так это что получается, никому из командования нельзя верить? Эти гады, генералы, нас на убой тащат?
Черных усмехнулся, хлопнул меня рукой по плечу и, уже более весёлым тоном, произнёс:
— Почему же это, всем не верить? Вот я — тоже генерал, но мне-то ты веришь?
— Тебе верю, а вот другим теперь — не знаю!
— Да ладно, Юр, нельзя так! Подавляющее число генералов и штабных командиров — нормальные честные люди. Только единицы из них враги. А, может быть, враг и вовсе, всего лишь один, но сидит он в высоком кабинете, и мозги у этого злого гения работают как арифмометр, а эти единичные генералы у него, как марионетки в ловких руках.
Да…, не зря я всё-таки в эскадроне был одним из лучших по методам конспирации. Вон, даже у хорошо меня знающего человека, не вызвала и тени сомнения искренность моих слов. Именно такой реакции Черных от меня и ожидал. Но уже через секунду от самовлюблённых ощущений, что я хитрый и прожженный конспиратор не осталось и следа, потому что неожиданного для самого себя, в одно мгновение превратился из крутого конспиратора в изумлённого мальчишку,
— Черкасов, ты почему не по форме одет?
Я, изумлённо на него глядя, промямлил:
— Как это, не по форме? Всё строго по уставу, ну, может быть, только гимнастёрка и галифе слегка помяты.
Но Черных настаивал:
— Да нет, товарищ командир, петлицы у тебя не те! В них должны быть не скрещенные стволы пушек, а танки.
Глядя на меня такого, стоявшего открыв рот и изумлённо хлопающего глазами, Петрович не выдержал, расхохотался и сквозь смех произнёс:
— Да и шпалы в петлицах у тебя не по форме — звёзды там должны быть. Понимаешь…? По две звезды в каждой петлице. Генерал ты теперь, Юрка — ге-не-рал…!
Моё неподдельное изумление веселило Петровича ещё некоторое время, но потом он перестал смеяться и уже совершенно серьёзным голосом сообщил:
— О присвоении тебе внеочередного звания я узнал перед самым вылетом на задание. Пришла радиограмма из Москвы за подписью самого Сталина, в ней ещё много фамилий людей из твоей бригады, кому присвоено внеочередное звание, из них я запомнил только Пителина — теперь он полковник. В той же радиограмме ты назначен командиром 6-го Мехкорпуса.
У меня непроизвольно вырвался возглас:
— А как же Хацкилевич?
Черных изменившимся, слегка дрожащим голосом ответил на этот, как оказалось, нелепый, вопрос:
— Погиб Михаил Георгиевич! Пал геройской смертью непосредственно в боевых порядках Мехкорпуса. Не прятался он за спинами подчиненных, как некоторые наши генералы. До конца выполнил свой долг!
В интонации Черных теперь уже отчетливо зазвучали металлические нотки, и он как истинный комдив гаркнул:
— Всё, Черкасов, время не ждёт, нужно двигать отсюда!
Потом, осознав, что говорит не с подчиненным, а с другом, к тому же, теперь ставшим генералом, смягчился:
— Уезжать нужно, Юра, отсюда, не дай Бог, немцы повторят авианалёт, и теперь уже будет некому прийти на помощь. К тому же в штаб моей дивизии должен прибыть один из заместителей Хацкилевича, чтобы хотя бы вкратце ввести тебя в курс дела и сопроводить в штаб 6-го Мехкорпуса. Я сам слышал, находясь в нашем радиоузле, как Болдин по рации давал такое распоряжение начальнику отдела связи Мехкорпуса майору Скворцову.
Хотя я и был несколько невменяем по понятной причине, но доводы Петровича не прошли мимо моего, несколько затуманенного состоянием эйфории, сознания. Я послушно влез следом за Черных, в кабину 'Хеншеля' и скомандовал Лисицыну двигаться обратно, на шоссе, к нашей колонне.
Глава 8
Мы уже подъехали к стоявшей на шоссе колонне, и я выпрыгнул из кабины, чтобы проверить, готовы ли мы двигаться дальше. Эйфория продолжала мной владеть. С непривычной отстранённостью раздавал поручения и выслушивал доклады, а когда снова забрался в кабину, то и вовсе провалился в нирвану, нырнув в облака счастья, и купался в них. А чудилось мне, что я, в генеральской форме, при параде, подъезжаю на шикарном авто к нашему дому. Дверь лимузина предупредительно открывает до боли знакомый дворник и тут же замирает по стойке смирно, с метлой на плече. Только выбираюсь из роскошной кабины, как мне в объятия прыгает Ниночка. Повиснув на генеральской шее, она жарко целует меня в губы; потом почему-то оказываемся с ней в общежитии, и церберы вахтёрши и технички со швабрами стоят по стойке смирно, а подруги её стоят, раскрыв рты, с завистью глядя на нас; и вот мы уже у нас в квартире, и её маленькая ручка расстегивает пуговицы на генеральском кителе… но, все эти чудесные грёзы как-то вдруг скомкались, испарились. В сознание мгновенно ворвалась суровая военная реальность, с жёсткой чёткостью явив моему взгляду обгорелый, чадящий вонючим смрадом, автобус, и трупы, лежащие вокруг него. Тела были сплошь женщин и детей. Мы стояли как раз напротив этого, страшного автобуса смерти. Я уже выбрался на подножку, чтобы осмотреться и понять, почему стоим, но непреодолимая сила заставила снова плюхнуться на сидение и захлопнуть дверь. Я увидел практически под передними колёсами 'Хеншеля' раздавленное гусеницей танка тело девочки. Собственно, тела-то и не было, одна кровавая каша, только головка с трогательными, светло-русыми косичками.