Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина

Набоков Владимир Владимирович

Пушкин носил железную трость для тренировки и укрепления руки, памятуя о вероятной, при первой же возможности, дуэли с Федором Толстым (см. коммент. к главе Четвертой, XIX, 5). Он делал это со времен ссоры с одним молдаванином в Кишиневе 4 февр. 1822 г. — по свидетельству И. Липранди (Русский архив, [1866], с. 1424), отмечавшего, что трость весила около восемнадцати фунтов. По другому источнику [60] , вес палки, с которой Пушкин ходил в Михайловском, — восемь фунтов.

60

К. Тимофеев в «Журнале Министерства Народного Просвещения», 1859; цитируется в кн. В. Вересаева «Пушкин в жизни» (5-е изд., Москва — Ленинград, 1932), с. 185.

Журналист А. Измайлов (см. коммент. к главе Третьей, XXVII, 4) писал другу 11 сент. 1825 г.

из Петербурга, что Пушкин был на ярмарке в Святых Горах 29 мая 1825 г. в окружении нищих и занимался тем, что обеими руками выдавливал сок из апельсинов. На нем была красная русская рубаха с вышитым золотом воротником.

«Большая соломенная шляпа» (согласно дневнику Вульфа) — белая, сплетенная из волокон, «корневая шляпа», из Одессы. Ее не следует путать с другим головным убором поэта — кепкой с белым козырьком.

³Армяк.Это разновидность «кафтана» — по фасону своего рода халат, сшитый обычно из верблюжьей шерсти.

⁸Определение «псковская» в применении к мадам Дуриной вовсе не означает, что действие романа происходит в пушкинских местах в Псковской губернии. Наоборот, несколько разрозненных подробностей указывают на местность немного к востоку от нее; но справедливо и то, что на протяжении всего «ЕО» наблюдается наслоение деталей: личные впечатления Пушкина о сельской жизни окрашивают сложившийся обобщенный образ российской «rus» <«деревни» — лат.>.

⁹Мизинчиков.Комедийная фамилия, восходящая, однако, к реальной фамилии одного из деревенских соседей Пушкина — Пальчикова, от слова «пальчик». Мизинчиков — производное от «мизинчика», уменьшительного от «мизинца», фр. «l'auriculaire».

XXXIX

Прогулки, чтенье, сонъ глубокой, Лсная тнь, журчанье струй, Порой блянки черноокой   ⁴  Младой и свжій поцлуй, Узд послушный конь ретивый, Обдъ довольно прихотливый, Бутылка свтлаго вина,   ⁸  Уединенье, тишина: Вотъ жизнь Онгина святая; И нечувствительно онъ ей Предался, красныхъ лтнихъ дней ¹²  Въ безпечной нг не считая, Забывъ и городъ и друзей И скуку праздничныхъ затй.

^1–4 Один из лучших примеров для иллюстрации особых трудностей, возникающих перед переводчиками Пушкина, — четверостишие строфы XXXIX, где описывается жизнь Онегина в его имении летом 1820 г.:

Прогулки, чтенье, сон глубокой, Лесная тень, журчанье струй, Порой белянки черноокой Младой и свежий поцалуй…

В первой строке (Тургенев — Виардо правильно перевели ее как «La promenade, la lecture, un sommeil profond et salutaire») слово «прогулки» нельзя перевести как «пешеходные прогулки», ибо русское понятие предполагает и прогулки верхом ради тренировки или удовольствия. Затем идет «чтение» и более трудное: «глубокой сон», что означает еще и «крепкий, здоровый сон» (отсюда двойной эпитет во французском переводе) и, конечно, подразумевается «ночной сон» (на самом деле в черновике читается: «Прогулки, ночью сон глубокой»). Наиболее точный перевод строки на английский схож со строкой Поупа «Глубокий ночной сон, занятия и покой» в «Оде одиночеству» (1717) или Томсона «Уединение, сельский покой, друзья и книги» в «Весне», (строка 1162). В следующей строке:

Лесная тень, журчанье струй…

слово «струи» (им. пад., мн. ч.) имеет два значения. Одно — обычное, подразумевающее не основную массу воды, а, скорее, различные ее потоки (например, Чарлз Коттон «Уединение», строка 48: «И чистые струи Луары…»; см. также «Оксфордский английский словарь»); другое значение — результат попытки Пушкина передать французское «ondes» <«воды»>; переводчику должно быть ясно, что строка:

Лесная тень, журчанье струй

намеренно воплощает в себе идиллический идеал, близкий аркадийским поэтам. И лес, и вода, «les ruisseaux et bois» <«ручьи и леса»> встречаются в бесконечных «'eloges de la campagne» <«похвалах сельской жизни»>, прославляющих «сельское уединение», которое программно одобрялось французскими и английскими поэтами восемнадцатого века. «Молчанье лесов, шепот струй» (Антуан Бертен «Любовь», кн. III: Элегия XXII) и «в глубине леса, / в нежном журчаньи ручьев» (Парни «Эротическая поэзия», кн. 1: «Фрагмент из Алкея») — типичные банальности такого рода.

С помощью этих второстепенных французских поэтов нам удалось перевести первые две строки этой строфы.

В строках 3–4:

Порой белянки черноокой Младой и свежий поцалуй

— переводчик оказывается перед тем фактом, что Пушкин скрывает автобиографическую аллюзию под маской буквального перевода из Андре Шенье, которого он, однако, не упоминает ни в одном из примечаний. Я решительно против проявления интереса к биографической подоплеке литературных произведений; и он особенно неуместен в данном случае, ибо в романе стилизованный, а значит вымышленный, Пушкин — один из главных персонажей. Но практически нет сомнений, что с помощью приема, необычного в 1825 г., наш поэт замаскировал в данной строфе свой личный опыт — а именно, любовную связь, которая была у него тем летом в Михайловском, материнском имении Пушкиных, с красивой крепостной девушкой Ольгой Калашниковой (р. ок. 1805), дочерью Михаила Калашникова (1775–1858), тогда управляющего в Михайловском, а позднее в Болдине, отцовском имении Пушкиных в Нижегородской губернии. В конце апреля 1826 г. Пушкин отправил ее, беременную, в Москву, попросив Вяземского после рождения ребенка переправить ее в Болдино, а ребенка — устроить в одном из поместий Вяземских. Не ясно, какая договоренность была в конце концов достигнута. Ребенок, это был мальчик, родился 1 июля 1826 г. в Болдине, записан как сын крестьянина Якова Иванова, причетника, и крещен Павлом. О его судьбе ничего не известно. После приезда в Болдино его мать (в 1831 г.) вышла замуж за некоего Павла Ключникова <по другим источникам — Ключарева>, мелкопоместного дворянина и пьяницу.

Если теперь мы обратимся к Шенье, то в датируемом 1789 г. фрагменте «Элегий», III, опубликованных А. де Латушем в 1819 г. («Сочинения», изд. Вальтера), в строках 5–8 обнаружим:

Il a, dans sa paisible et sainte solitude, Du loisir, du sommeil, et les bois, et l''etude, Le banquet des amis, et quelquefois, les soirs, Le baiser jeune et frais d'une blanche aux yeux noirs. <Как жизнь его полна в святом уединении: Прогулки, долгий сон, мечтанья, вдохновенье И свежий поцелуй порой в вечерний час Белянки молодой, хозяйки черных глаз. Пер. Е. Гречаной>.

Никто из переводчиков Пушкина — английских, немецких или французских — не заметил того, что независимо друг от друга установили несколько русских пушкинистов [61] : первые две строки нашей строфы XXXIX — парафраз, а следующие две — метафраз строк Шенье. Любопытная озабоченность Шенье (в этом и других стихотворениях) белизной женской кожи и пушкинский образ хрупкой юной любовницы сливаются воедино, и возникает прекрасная маска, прикрывающая личное чувство; следует отметить, наш автор, обычно довольно щепетильный в указании источников подобного рода, нигде не признается в прямом заимствовании в данном случае, будто сославшись на литературный источник этих строк, он мог посягнуть на тайну собственной любовной истории. Любопытно, что на самом деле он имел возможность процитировать свой источник. Критик Михаил Дмитриев, неблагожелательно рецензируя эту главу в журнале «Атеней» (ч. 1, № 4, 1828, с. 76–89), призвал нашего поэта к ответу за «погрешности противу языка и смысла». В черновике своего отклика на рецензию Пушкин возражает: «„младой и свежий поцалуй“ вместо поцалуй младых и свежих уст — очень простая метафора»; однако он не апеллирует к авторитету Шенье, хотя у него как раз был повод для этого.

61

Впервые, я полагаю, открытие было опубликовано С. Савченко в статье «Элегия Ленского и французская элегия» в кн. «Пушкин в мировой литературе» (Ленинград, 1926), с. 361–62, примеч.