Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина
Шрифт:
11А кстати.«Глупые места» наводят Онегина на мысль о населяющих их «глупых людях», вроде г-жи Лариной, которая «проста», — оттого «кстати».
11–14Невозможный немецкий «перевод» Боденштедта дает вот какую версию:
«Lensky! Die Larina ist schlicht, Aber recht h"ubsch f"ur ihre Jahre; Doch ihr Lik"or, wie schlechter Rum, Steigt mir zu Kopfe, macht mich dumm». <«Ленский! Ларина проста, Но вполне недурна для своих лет; Вот только ее наливка, как скверный ром, Ударила мне в голову, ничего не соображаю»>.Редкий случай, когда переводчик не просто выдумывает наливку, но она еще и ударяет ему в голову, что якобы происходит и с говорящим.
V
1Скажи: которая Татьяна?Начиная с этого места, Татьяна будет все время присутствовать в главе Третьей, за вычетом тех двух мест, когда в рассказ непосредственно вторгается автор с обещаниями в будущем написать роман в прозе (XI–XIV) и рассуждениями о кокетках в сравнении с Татьяной (XIV, XXV), о писании писем, о дамской грамматике (XXII — XXIII, XXVII–XXX); кроме того, есть еще «Песня девушек», собирающих ягоды (хореический трехстопник с долгими окончаниями), и завершающее отступление (XLI, 9–14).
1–12См. коммент. к главе Четвертой, 5–14.
2–4Подразумевается шедевр Жуковского «Светлана» (1812), строфы II, строки 3–4 («Молчалива и грустна / Милая Светлана») и XVII, строки 1–2 («села… / Под окном Светлана»). Это — баллада в двадцать строф по четырнадцать строк каждая, с рифмой по принципу сонета (babaceceddiffi), написанная двумя хореическими размерами — четырехстопником (восемь строк с мужскими рифмами b, с, d, f) и трехстопником (шесть строк с женскими рифмами а, е, i). Мне часто приходило в голову, что онегинская строфа Пушкина возникла под влиянием этой необычной сонетной строфы у Жуковского, хотя, разумеется, хореический ритм с перебоями и введение трехстопника с женскими рифмами в четырехстопник с мужскими создают мелодию, вовсе не напоминающую «ЕО».
Баллада начинается сценой гадания девушек (как и в «ЕО», глава Пятая, VIII), которые «ярый воск топили» («Светлана», 1, 8), «клали перстень золотой, / Серьги изумрудны», (1, 10–11, 14, см. мой коммент. к главе Пятой, VIII), а также использовали «зеркало с свечою» (IV–VI). После всех этих ухищрений появляется суженый, и в следующих девяти строфах пародируется «Ленора» Бюргера с ее женихом-мертвецом, скачущим во весь опор. Все пригрезившееся предстает как невинный сон, который под конец баллады развеивается в пленительных утренних лучах — свет восхитительной реальности прогоняет дикие кошмары ночи, и возлюбленный Светланы после годичного отсутствия возвращается к ней живым и здоровым.
В «ЕО» есть и другие отзвуки «Светланы». Так, заключительные шесть строк баллады Жуковского и, в частности, слова «как приятный ручейка / Блеск на лоне луга», предсказывают описание пейзажа в духе Ленского (в особенности глава Седьмая, VI), в то время как отдельные детали занятным образом отзываются в сне Татьяны (глава Пятая).
Пушкин и прежде вдохновлялся девичьим образом, который создал Жуковский. В 1814 г. наш поэт адресовал своей сестре Ольге Пушкиной послание в 121 строку четырехстопного ямба, вопрошая, смотрит ли она «в темну даль / Задумчивой Светланой» (строки 45–46). См. также мои коммент. к главе Пятой, Эпиграф и X, 6 и к главе Восьмой, IV, 7–8.
9Точь в точь в Вандиковой Мадоне.В первом издании читалось не «точь-в-точь», а «как у» (фр. «comme chez»), требовавшее родительный падеж (мадоны) — в ущерб рифме.
Согласно Гофману (1923), Пушкин обдумывал варианты не только с Рафаэлевой, но и с Перуджиновой, прежде чем остановиться на Вандиковой. Среди религиозных картин Ван Дейка (сэр Антони Ван Дик, или Ван Дейк, 1599–1641), таких как «Мадонна с четками» в Oratorio del Santissimo Rosario в Палермо, или «Мадонна с младенцем» в Лувре, или «Святое семейство с куропатками» в петербургском Эрмитаже, ни одна не представляет особого интереса.
Пушкин любил слово «мадонна». Бартенев в тетради для записей [46] отмечает, что (утраченное) письмо 1830 г. к Елизавете Хитрово (1783–1839) сообщало о предстоящей женитьбе на «мадонне, у которой косит глаз и рыжие волосы» («j''epouse une madonne louche et rousse»). Пушкинские нежные, сочетающие несочетаемое упоминания о жене как о «косой мадонне» запомнились и другим мемуаристам (по Бартеневу — княгине Вере Вяземской).
10–11Кругла, красна лицом она, / Как эта глупая луна.Старинное значение прилагательного «красный» — «красивый», и для меня «красна лицом» означает «пригожа», а не «краснолица». Красное, т. е. отливающее красным оттенком, лицо означает приступ грубого бешенства, или же высокое кровяное давление, или вспышку гнева, или нахлынувшее чувство стыда и т. п., так что употребленный в этом смысле эпитет был бы явно неподходящим, чтобы с его помощью охарактеризовать румяную Памелу или румяную мадонну, подразумеваемую Онегиным. Он и без того уже был довольно груб. Описывая прелестное личико Ольги, Пушкин пользуется словом «румянец» и производным от него — «румяная»: так, в зачеркнутом черновом варианте (над небрежно набросанным рисунком, изображающим в профиль графа Воронцова, чей эполет чокается с черновиком строки 13) можно угадать слова «румяна и бела». «Красная девица» означает «красавица», а Красная площадь, знаменитая древняя площадь в Москве, повергала несколько поколений иностранных корреспондентов в изумление, когда они узнавали, что ее название означает не «красное по цвету», а «замечательно красивое место».
46
Отдельные места из нее опубликованы Цявловским в книге «Пушкин» («Летописи государственного Литературного музея», кн. 1, Москва 1936, с. 491–558).
Моя трактовка смысла этих строк подкрепляется сравнением с луной, означающей здесь прекрасную в своей законченности сферическую форму (луна «кругла и красива»), воспеваемую поэтами, — в общем именно ту яркую луну, которая внушала меланхоличную любовь Ленскому в главе Второй, XXII, 8–12. Ни в одном черновике луны нет, как не отыскать ее и в беловой рукописи, однако можно предположить, что вариант со строками о луне все-таки имелся, на основании любопытного пассажа в письме (опубликованном в «Архиве братьев Тургеневых») Вяземского Александру Тургеневу и Жуковскому от 6 янв. 1827 г. (за девять месяцев до публикации главы Третьей), в котором строки 11–12 строфы V приводятся в таком виде:
Как ваша глупая луна На вашем глупом небосклоне, —причем «ваша» означает второе лицо множественного числа (т. е. «луна, которую воспеваете вы, поэты»). Эта поэтическая, обобщенная луна, конечно, не может иметь какого-либо цвета, да и сравнение красного лица с красной луной означало бы, что лицо цветом напоминает помидор, а не розу. Мне хорошо известно, что в написанной в 1819 г. «Русалке» (семь четырехстопных восьмистрочников ямбом, описывающих историю русалки и монаха) Пушкин, рисуя картину летнего вечера, когда над озером туман, в строке 14 упоминает луну или полумесяц, который в облаках кажется явно красным («И красный месяц в облаках»), однако это не Аркадия, как в главе Третьей «ЕО», а Оссиановский пейзаж (например, в «Суль-малла с Лумона»).