Комментарий к роману А С Пушкина 'Евгений Онегин'

Лотман Юрий Михайлович

XII, 5 — За п о л у р у с с к о г о с о с е д а… — Полурусского выделено как чужая речь — слова соседей.

14 — П р и д и в ч е р т о г к о м н е з л а т о й!.. — Ср. примечание П: "Из первой части Днепровской русалки" (VI, 192). Имеется в виду ария русалки Лесты из оперы "Днепровская русалка" — переработки оперы "Das Donauweibchen" ("Фея Дуная"), текст Генслера, музыка Ф. Кауера, русский текст Н. Краснопольского, музыкальные дополнения С. Давыдова. Премьера в Петербурге состоялась 26 октября 1803 г. Опера шла и в дальнейшем

с неизменным успехом. Ария вошла в песенники и была популярна, особенно в провинции.

XIII–XVII — Видимо, по первоначальному замыслу споры энтузиаста Ленского и скептика Онегина должны были составить основное содержание главы. С этим связаны наброски:

От важных исходя предметовКасался часто разговорИ русских иногда поэтовСо вздохом и потупя взорВладимир слушал как Евгений[Венчанных наших сочинений][Парнасс] [достойных] [похвал][Немилосердно] поражал(VI, 279).

Передавая Онегину собственные критические оценки русского романтического Парнаса, автор предельно приблизил героя к своей позиции повествователя. Это подчеркивалось тем, что, развивая тему в черновом варианте, П, возможно, собирался использовать стихи, которые в дальнейшем вошли в "Демона" и знаменовали «победу» Онегина над поэтом и конечное слияние их воззрений (см. VI, 279–280).

Если добавить, что черновой текст позволяет говорить и о сближении Онегина с образом Алеко, над которым П работал в это же время ("Какие страсти не кипели В его измученной груди…" — VI, 280), то станет очевидным, что в этот момент работы над второй главой центральный герой романа настолько приблизился к повествователю, что создалась угроза их слияния и как бы возрождения принципов романтической поэмы. Чтобы не произошло этого, П попытался прибегнуть к условному снижению образа повествователя. Когда Онегин стал воплощением высших возможностей личности автора, условное «я» носителя речи должно было обрисовать его низшего двойника. Если в "измученной груди" Онегина "кипели страсти", то и носитель авторской речи, сделавшийся вдруг объектом иронии и, следовательно, отчужденный от авторской точки зрения, не остался им чужд:

Что до меня, то мне на частьДосталась пламенная страсть.XVIIбСтрасть к банку! ни любовь свободыНи Феб, ни дружба, ни пирыНе отвлекли б в минувши годыМеня от карточной игрыЗадумчивый, всю ночь, до светаБывал готов я в эти летаДопрашивать судьбы завет,Налево ль выпадет валетУж раздавался звон обеденСреди разбросанных колодДремал усталый банкометА я [нахмурен] бодр и бледенНадежды полн, закрыв глазаГнул угол третьего туза(VI, 280–281).

В связи с общим изменением плана второй главы описание споров двух друзей было резко сокращено, строфы, сближающие Онегина с "Демоном", выпали, отпала необходимость и в иронии в адрес повествователя. Банк — азартная карточная игра, в которой играет понтёр против банкомета. Понтёр ставит карту, банкомет

мечет карты из другой колоды направо и налево. Если поставленная понтёром карта выпадает налево от банкомета, понтёр выигрывает. После каждой талии (прометки колоды для всех партнеров) старые колоды выбрасывают и распечатывают новые. Поэтому после длительной игры играющие бывают окружены разбросанными колодами. "Гнуть угол" на поставленной карте означает удваивать ставку.

XIV, 2 — Все предрассудки истребя… — Истребление предрассудков один из основных лозунгов Просвещения XVIII в., поскольку затемнение разума народа считалось условием возникновения деспотизма. См. далее с. 194–195. В таком идеологическом контексте строка выступала в положительном эмоциональном ореоле. Однако в целом интонационном движении строфы она приобретает ироническое звучание, поскольку в результате победы Разума над Предрассудком торжествует не Свобода, а Эгоизм.

5 — Мы все глядим в Наполеоны… — отношение П к Наполеону во время работы над второй главой было сложным. С одной стороны, в условиях реставрации и торжества реакционных монархий фигура свергнутого императора французов была окружена не только политическим, но и личным обаянием. Вяземский писал в 1820 г.: "Наполеон приучил людей к исполинским явлениям, к решительным и всеразрешающим последствиям. "Все или ничего" — вот девиз настоящего. Умеренность — не нашего поля ягода" (Остафьевский архив, т. II. СПб., 1899, с. 50).

Однако, с другой стороны, в свете критики романтизма, актуальным для П начиная с 1823 г. выступало другое обличие Наполеона: он становился символом и высшим проявлением всеевропейского эгоизма, в его деятельности подчеркивался политический аморализм и готовность всем пожертвовать личному честолюбию. А эти свойства были для П этическими соответствиями того, что в политике выступало как деспотизм. Наполеон в такой трактовке становился создателем новой тирании:

Явился Муж судеб, рабы затихли вновь,Мечи да цепи зазвучали(II, I, 314).

Наполеон связывался с типом разочарованного эгоиста, которому "чувство дико и смешно", с теми «безумцами», которые «рекли»: "Нет свободы" (там же).

"Мы", от лица которого написана строфа, вносит голос этого поколения романтических эгоистов. Из него исключены автор, отделенный от тех, то почитает "всех нулями", ироническим тоном, и Онегин, который "вчуже чувство уважал" и был "сноснее многих". Это отличает строфу от, казалось бы, текстуально близкой к ней XLVI строфы главы первой. Там мысль:

Кто жил и мыслил, тот не можетВ душе не презирать людей

дается от имени некоторой общей позиции автора — Онегина. Здесь, несмотря на некоторое фиктивное «мы», автор, и в определенной мере Онегин, находятся вне очерченного в строфе мира эгоизма.

XVI, 3 — Племен минувших договоры… — Речь идет о трактате Ж.-Ж. Руссо "Об общественном договоре" (1762). Знание "Общественного договора" было исключительно широко распространено в русском обществе начала XIX в. Братья Муравьевы познакомились с ним еще в детстве, В. Ф. Раевский эту книгу "вытвердил как азбуку" ("Лит. наследство", 1956, т. 60, кн. I, с. 116). Однако отношение к ней не было единодушным. Наряду с восторженными оценками, встречались и такие: "Теория договора есть настоящее буффонство" (см.: Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу. М.-Л., 1936, с. 319). Это определило направление споров.