Комментарий к роману Чарльза Диккенса «Посмертные записки Пиквикского клуба»
Шрифт:
Смотреть на настоящее глазами прошлого — значит видеть настоящее отвлеченно от него самого, изменившегося по сравнению с прошлым и меняющегося здесь, перед нами. Устойчивый сам по себе быт тогда кажется незыблемым: на него остается только умиляться, когда он симпатичен, или негодовать. Изменить его можно, только изменив человеческую природу. Если какое-нибудь учреждение или социальное явление в глазах Диккенса — зло, то не потому, что оно исторически сложилось в интересах одних и вопреки интересам других, а следовательно, может быть исправлено исправлением самой истории. Для Диккенса все зависит от того, какие люди осуществляют поставленные перед ними цели — хорошие или плохие. И даже социальная обстановка, какое бы негодование она ни вызывала, не может сломить добрую волю хорошего человека, а самая возвышенная обстановка не укротит воли, направленной ко злу. Для Диккенса в быту как бы отражается какая-то метафизическая сущность «старой приветливой Англии», Англии Пиквиков, Уордлей, Уэллеров. В поведении же Додсонов и Фоггов, Джинглей и Троттеров — виновата их собственная порочная
Время похождений мистера Пиквика, как мы видели, было временем в английской истории очень ответственным, а между тем герои «Записок Пиквикского клуба» так «приветливо» беззаботны, легкомысленны, до такой степени ничего не подозревают об исторических событиях в их стране, как будто событий нет или как будто Диккенс завел их в какую-то совсем другую, и притом не реальную, а воображаемую эпоху [18] . Нельзя даже предположить, что Диккенс намеренно показывает легкомыслие «среднего сословия» в серьезнейший для него исторический момент его подъема, его прихода к власти и разрушения романтически прославленной «старой приветливой Англии», — никаких данных для оправдания такого предположения Диккенс не дает. «Записки Пиквикского клуба» были названы «комической поэмой среднего класса» [19] , и это, конечно, верно, но здесь «средний класс» представлен не в один из моментов его длинной и сложной истории, а в отрешенности от нее; и он не поднят фантазией автора на высоту подлинной поэмы, а спущен на риторическую плоскость мещанской комедии. Пафос риторики «Посмертных записок» дает читателю почувствовать, что Диккенс сам плоть от плоти и дух от духа изображаемой им среды и не может над нею возвыситься. Живя в самой гуще мещанской жизни, ее радостями, печалями и идеалами, Диккенс не способен отрешиться от злобы текущего дня и за ее феноменальностью не видит подлинной социально-исторической реальности. Для Диккенса существуют только субботы, воскресенья, понедельники и т. д., похожие друг на друга, пока их спокойное и нормальное течение не нарушается каким-нибудь болезненным злоупотреблением.
18
Недаром в плане издания, включавшего сатирические статьи об организации правосудия, Диккенс предполагал давать их в виде хроники «некоей никогда не существовавшей страны» (ср. ч. 15).
19
Four English Humorists of the Nineteenth Century by W. S. Lilly, Lnd., 1895,p. 14.
Выше цитированное (ч. 12) второе Предисловие (1847 г.) к «Запискам Пиквикского клуба» кончается своего рода перечислением тех общественных недугов, исцелению которых Диккенс хотел бы способствовать и к которым он постоянно возвращается. Некоторые из этих проблем затронуты уже в «Записках Пиквикского клуба». Но, как видно из вышеназванного перечисления, Диккенса больше всего волнуют симптомы недугов — фальшь, злоупотребление, элементарная несправедливость, и единственное, чего он желал бы, — их устранения. Не на религию, разъясняет он, направлена его сатира в «Записках Пиквикского клуба», а на ханжество, не на благочестие, а на притворство, которое он считает «величайшим злом и злостною фальшью в обществе» (имеется в виду Эбенизерская церковная община и ее представитель Стиггинс).
Диккенс с удовлетворением констатирует, что за десять лет, протекших с момента первого издания «Записок», в обществе наблюдаются некоторые «важные социальные улучшения». В чем же они? — Злоупотребления адвокатской свободой, позволяющей запутывать присяжных (ср. процесс мистера Пиквика, гл. 30, XXXIV), а также махинации при проведении парламентских выборов (гл. 12, XIII) еще полностью не искоренены. Это Диккенс признает, но действительные улучшения он видит в том, что теперь подрезаны когти разным Додсонам и Фоггам, что среди судебных клерков теперь заметен новый дух — взаимного уважения, терпимости, сотрудничества в достижении положительных целей, и что даже законы о долговых тюрьмах изменены. Тем не менее Диккенс будет не раз возвращаться и к суду, и к адвокатам с необрезанными когтями, и к невежественным, злобствующим клеркам, и к долговым тюрьмам («Холодный дом», «Крошка Доррит»), но всегда и неизменно он будет изображать их в морально-бытовым аспекте, и всегда герои его будут выступать неизменно «положительными» или «отрицательными» характерами.
Свое Предисловие Диккенс завершает выражением уверенности в том, что такое же «улучшение» наступит и в других областях, перечислением которых он как бы намечает свои будущие «социальные» темы: городские и провинциальные судьи, которые, быть может, научатся не расходиться ежедневно со «здравым смыслом и справедливостью» (ср.
ЧАСТЬ 28
Хронология в «Записках Пиквикского клуба»
Не воспринимая реальности, не сознавая исторической реальности социального, принимая за нее феноменальную бытовую данность, Диккенс не может признавать и хронологии как связующей своего изложения. Некоторые частности в «Записках Пиквикского клуба» заслуживают внимания читателя. Диккенс как будто точно определяет время и срок описываемых им похождений членов-корреспондентов Пиквикского Клуба: началом повествования служит заседание клуба, на котором впервые было конституировано Общество корреспондентов, — протокол этого заседания помечен 12 мая 1827 г. (гл. 1); приключения следуют одно за другим без перерыва и кончаются месяцев через пятнадцать, осенью 1828 г.
Между этими двумя датами Диккенс капризно бросает мимоходом календарные справки, не считаясь с собственными указаниями и расчетами времени. Диккенс заставил пиквикистов начать похождения 13 мая, на следующий день (гл. 2) после названного заседания. Вечером того же дня он повел мистера Тапмена и Джингля на бал в Рочестере (ч. 44) и тут же допустил ошибку, непростительную по английским понятиям. Как указывал какой-то английский критик, 13 мая 1827 г. было воскресенье, а английский обычай не допускал подобного нарушения благочестивого воскресного отдыха.
Если читатель даст себе труд дальше проследить хронологию похождений пиквикистов и если он не запутается, то убедится, что Диккенс действительно времени не чувствовал и в указаниях своих был очень беспечен. Прослеживая события, излагаемые Диккенсом, день за днем, мы находим, что поездка мистера Пиквика к мистеру Тапмену в Кобем (ч. 45) и его археологическое открытие должны были произойти 26 мая, между тем Диккенс сообщает, что «стоял прекрасный июньский день» (гл. 10, XI). Если далее исходить из этих первоначальных дат, то фатальный инцидент мистера Пиквика с миссис Бардль и поступление к нему на службу Сэма Уэллера состоялись 31 мая 1827 г. (гл. 11, XII), тогда как сарджент Базфаз на суде, при допросе миссис Клаппинс, относит оба эти события к июлю (гл. 30, XXXIV).
1 июня того же 1827 г. наши герои были уже в Итенсуилле (гл. 12, XIII). В тот же день мистер Потт принимает у себя мистера Пиквика и заставляет его прослушать несколько своих передовиц из «Итенсуиллской газеты» за 1828 г. Придерживаясь опять-таки исходных дат, читатель рассчитает, что мистер Пиквик ехал с Сэмом Уэллером в Бери-Сент-Эдмондс (ч. 47) по следам Джингля, 6 или 7 июня 1827 г., тогда как Диккенс сообщает, что эта поездка совершалась в августе (начало гл. 14, XVI). Если читатель не потеряет терпенья и будет следить дальше, он с изумленьем увидит дойдя до 11 или 12 июня, что в этот день мистер Пиквик получил письмо от Додсона и Фогга, помеченное 28 августа 1830 г. Та же дата повторяется в двадцатой [в наст. издании — семнадцатой. Ред.] главе, где описывается визит мистера Пиквика к Додсону и Фоггу. Впрочем, в том, что касается года, здесь могла быть простая описка [20] , но кажется естественным, что Диккенс, невзирая на собственное обещание давать отчет о приключениях пиквикистов день за днем, перескочил в письме на конец августа, ибо иначе быстрота действий Додсона и Фогга превзошла бы все степени вероятности. Далее, поездка мистера Пиквика в Ипсуич (ч. 48), вызванная тем, что, основываясь на рассказе мистера Уэллера-старшего, мистер Пиквик напал на след Джингля (гл. 17, XX), не связана у Диккенса с указанием времени. Лишь описывая Святки, которые пиквикисты проводили у мистера Уордля, Диккенс силою необходимости возвращается к календарным датам, констатируя, кстати, что речь идет о Святках 1827 г., ибо пиквикисты «собрались в двадцать второе утро декабря того благословенного года, когда замыслили и предприняли свои, добросовестно нами описываемые, похождения» (начало гл. 25, XXVIII).
20
Не имея возможности справиться с 1-м изданием «Пиквикского клуба», не можем утверждать, что эта описка или опечатка допущена Диккенсом с самого начала.
В остальном изложении точно датированы только день процесса «Бардль против Пиквика» — 14 февраля (гл. 30, XXXIV) и арест миссис Бардль — за неделю до конца июля (гл. 42, XLVI). Обе эти даты должны быть отнесены к 1828 г., И все повествование завершается удовлетворением мистера Пиквика по поводу того, что он «посвятил почти два годатому, чтобы изучить различные особенности и оттенки человеческого характера» (гл. 51. LVII).
Годы 1827 и 1828 были годами сравнительного затишья — перед бурей — во внутренней социально-политической жизни Англии, но именно в этот период на поверхности ее политической жизни совершались события, которые особенно занимательны для обывателя, потому что дают богатую пищу его политическим дискуссиям. 1827 г. ознаменовался тремя политическими кризисами, и в самом начале следующего года во главе кабинета стал упрямый тори — знаменитый герцог Веллингтон (ч. 22). Однако никаких указаний, даже намеков на события этих лет в «Записках Пиквикского клуба» не имеется: как сказано, они свободно могли бы быть отнесены к началу XIX или к концу XVIII века.