Коммуналка 2: Близкие люди

Лесина Екатерина

Как долго ей позволят?

Мне хочется рассказать обо всем, но А. что-то сделала, и теперь стоит подумать о том, чтобы поделиться тайной, как немеет язык. Меня же саму охватывает жуткий страх. Но я могу писать. Я знаю, что произойдет. Мне жаль того человека, который умер, но теперь я вижу, что так и вправду было правильно.

Святослав посмотрел на диву.

Хмурится.

И руку убрала.

Прикусила коготь.

…тот человек умер, а ей все мало. Она сделала еще одно проклятье, для его друга. Сама. По памяти. Она говорит,

что второе проклятье сделает для себя, что выпитая душа даст ей удивительную силу, возможно, именно ту, которой славились коронные ведьмы. Она почти обезумела, мне лишь странно, почему он позволяет А. так вести себя?

Или же ее безумие очевидно лишь мне?

Эти странные сны, то ли сны, то ли видения, преследуют меня. И порой я теряюсь, что из увиденного уже случилось, а что произойдет. А еще я поняла, что все произойдет непременно. Они не ошиблись. Ни с моим даром, ни с прочим.

Кое-что я вижу ясно, например, собственную смерть, но многое по-прежнему скрыто. И остается лишь надеяться, что их остановят.

Мир этого хочет.

Мир устал от мертвечины.

— Она и вправду видела будущее? — Святослав спросил это, потому что окружающая его тишина давила на разум.

— Похоже, что так… бабушка говорила, что предсказания — это особая грань, что доступна она не всем, открывается редко, — дива наморщила нос. — И еще, что сила мешает слышать.

…а Варвара была слабой ведьмой.

И что это дает, кроме того, что слабым ведьмам нужно уделять особое внимание?

Зато теперь понятно, почему Петр умер, а его заместитель стал нежитью. Ведьмы — существа самоуверенные, вот где-то что-то и упустила.

…А. совершила ошибку, хотя пока о ней не знает. Я полагаю, ей в руки попали лишь некоторые страницы той проклятой книги, которую следовало бы уничтожить. И она, проводя ритуал, создавая проклятье, чего-то не учла. Хорошо, что она не получит силу того человека, и плохо, что его не спасти.

Вчера я думала, стоит ли его предупредить. Но после поняла, что любое мое вмешательство изменит судьбу и вовсе не так, как мне хотелось бы. Возможно, мне удастся спасти одного человека, но тогда погибнет куда больше. Я ненавижу этот свой дар.

И смеюсь.

Сейчас я могу смеяться, хотя слезы текут по щекам…

Следы от слез остались на бумаге этакими звездочками. Они размыли чернила, и некоторые буквы почти стерлись, но многое осталось.

…я всегда завидовала А. Тут она права. Моя сила казалась мне насмешкою, быть ведьмой, но не способной сотворить простейшее заклятье? Провести ритуал? Что мне оставалось? Зелья, к созданию которых я не имела склонности? В то время как у А. все получалось легко, играючи, почитай. Да не только у нее. Знаю, что прочие относились ко мне снисходительно, во многом благодаря заступничеству С.

Надеюсь, она тоже получит свободу.

Дело не в том. Я хотела стать кем-то исключительным, чтобы силой моей восторгались, чтобы завидовали, чтобы… теперь мое желание исполнилось. Я знаю, что дар предвидения — редкость, но и понимаю отчего.

Он обманка.

Мне дано видеть будущее, но не дано менять его. Какой тогда смысл? Смотреть, как творится зло, зная, что

любая моя попытка воспрепятствовать ему, сделает еще хуже? Я и пишу-то оговорками, опасаясь, как бы и это, малое влияние, не пошло во вред. И лишь надеюсь, что все случится именно так, как я вижу.

Святослав потряс головой.

Вот ведь… Казимир Витольдович расстроится несказанно.

…тем, кто придет, кто возьмет в руки эту тетрадь, я хочу сказать: дивы нужны миру. Без них мир не погибнет, конечно, но преобразится самым отвратительным образом.

Сила уйдет.

Не останется двуипостасных, как и подземников, и всех тех, кто живет, питаясь этой силой. Исчезнут ведьмы и маги, останутся лишь те люди, в которых никогда-то не было и тени дара. Не знаю, сумеют ли они выжить или уйдут вслед за прочими, но и знать не желаю.

Дивы — это пуповина, что связывает наш мир с великим Древом, питая его от корней этого Древа.

Рука ведьмы оставила набросок.

Это дерево странным образом походило на все деревья, когда-либо виденные Святославом, будто они являлись отражениями его, искаженными, ничтожными, но отражениями. Оно было велико, слишком велико для тетрадной странички, на которой уместилось силой ведьмы. На ветвях его зрели плоды миров, а корни уходили глубоко в бездну. И картина эта, нарисованная обыкновенными чернилами, заставляла сердце стучать быстрее.

Во рту пересохло.

А язык прилип к нёбу.

И только когда дива перевернула страницу, Святослав задышал снова. Спокойнее. Размеренней.

На последнем листке, поперек его, криво, торопливо, было написано.

…она идет за мной. И время вышло. Я спокойна. Впервые мой дар и вправду открыл мне то, что позволяет принять судьбу, если не без страха, то с пониманием, что все-то будет хорошо. Сегодня ночью я слышала, как поет лес. И знаю, что мне найдется в нем место, правда, не понимаю, за какие заслуги. Пускай.

Она поднимается по лестнице.

Я слышу, как звенят ее каблуки. И скоро она откроет дверь. У нее есть ключ, а у меня время, чтобы смириться с неизбежностью.

И попрощаться.

Однажды я вернусь, но это будет совсем другой мир.

Дива наклонилась к дневнику. Могла бы поднять его, но она наклонилась, как-то совсем неестественно, человек не способен вот так сложиться едва ли не пополам. Ноздри ее дрогнули, а на губах появилась престранная улыбка.

Она сделала глубокий вдох. И улыбнулась.

— Она и вправду вернется, — сказала Астра, разгибаясь. А потом закрыла дневник и вернула его Святославу. — Пора домой.

Ей — да.

А Святославу в контору заглянуть надо бы, отчитаться, да и дневник этот передать, которому Казимир Витольдович совершенно не обрадуется. И понятно. Одно дело прозевать старую ведьму, опытную, знавшую, как прятаться, и совсем другое — молодую провидицу.

Хотя…

И вправду сложно с ними.

— Тебя отвезут.

Он и банку с проклятьем снял, вяло удивившись, как получилось так, что Святослав его не увидел. То есть, теперь-то он видел, ощущал кожей скрывавшуюся за стеклом черноту, а вот раньше нет, будто ослеп. Или и вправду ослеп.