Коммуналка: Добрые соседи
Шрифт:
— Вас долго править надо. Вы за собой совсем не смотрели.
Это прозвучало упреком.
— Да как-то… не до того было.
Свят вовсе не должен был оправдываться. Да и не ждали от него оправданий, но ему вдруг захотелось рассказать, что про эвакуацию, что про войну, которая пришла вдруг и осталась, хотя все-то, даже отец, полагали, что она ненадолго.
Про отца, ушедшего добровольцем и оставшегося где-то там, на землях Белой Руси. А может и не на них, может, в асверском плену. Многие туда попадали.
Или в
Или на болотах.
Про его, Свята, желание пойти следом. Про запрет, про куратора, который нашел иную работу, тоже важную, но… мерзкую. Про дни, когда хотелось то ли застрелиться, то ли напиться, то ли просто перегореть, раз и навсегда избавляя себя от тяжести дара, о котором Свят не просил.
Про мамины письма, единственное, что, пожалуй, держало его в здравом уме. Про сестер и дом, куда он мечтал вернуться, а вернувшись, понял вдруг, что не сможет там жить. И дело не в том, что не позволят. Таких, как Свят, тоже немного, а потому их стараются беречь. Просто в доме этом стало вдруг тесно, и оказалось, что даже его, Свята, такая коварно-замечательная память способна лгать. И лжет.
Но он не произнес ни слова, а дива, переместив ладонь чуть выше — и пальцы ее теперь касались основания шеи, тревожили волосы, сказала:
— Люди, да и не только они, редко думают о теле. И не заботятся совсем. А потом, когда тело начинает болеть, они злятся. Или обижаются на него. Это нелогично.
— Пожалуй.
От ее ладони исходило тепло. Сила больше не казалась опаляющей, напротив, это тепло согревало что-то внутри, то ли еще тела, то ли уже души.
— Но с вами другое. Вы сами себя разрушаете. Изнутри. Это неправильно.
Когда руку убрали, Свят испытал разочарование. Тепло, конечно, осталось, но мало, слишком мало.
— Я постараюсь исправиться.
— Врете, — вздохнула дива. — Собирайтесь.
— Куда?
— Туда, где жил тот человек, — она скрестила руки на груди. — Чем раньше попадем, тем лучше.
Ехать никуда не хотелось.
Совершенно.
Из окна тянуло холодом, и надо бы ваты прикупить, заложить между рамами, а заодно уж заклеить все. И у дивы тоже. Почему-то Святу подумалось, что сама она окна клеить не станет. И не потому, что не способна, просто… разве дивы заклеивают окна?
— Может, завтра? — подобная леность прежде ему свойственна не была, но теперь хотелось вернуться в кровать, закутаться в одеяло, как когда-то в глубоком детстве, и позволить себе уснуть.
Верилось, что сегодня сны будут хорошие, без сновидений.
— Завтра у меня дежурство. И послезавтра. И дальше не понятно. Осень.
— И?
— Пациентов станет больше, сложных тоже, — сказала она так, будто Свят и сам должен был знать вещь столь очевидную. — А сил меньше.
И рубашку протянула.
А Свят взял.
— Час который?
— Четверть первого. Розочка спит. Она хорошо спит. Крепко. А если вдруг, то Калерия поможет.
Только
Что ему еще оставалось?
Ночью трамваи ходят редко, но идти недалеко. И они шли, сквозь эту вот влажную морось, в которой таял свет фонарей. Шли молча, думая каждый о своем, и Свята подмывало заглянуть в дивьи мысли. Почему-то хотелось убедиться, что мысли эти ничем не отличаются от мыслей прочих женщин.
…там, на Севере, дивы носили тулупы и ноги обматывали тряпками, пусть и валенки им поставляли новые. Никто не решался воровать.
Там, на Севере, они ходили с непокрытой головой даже в такие морозы, когда и контингент на улицу не выгоняли, не говоря уже о собаках.
Там, на Севере, дивы смотрели сверху вниз, с насмешкой. И вряд ли предложили бы помощь. Во всяком случае, не Святу, которого они презирали. А эта вот? Узнай она, чем Святослав занимался? Тоже преисполнится презрения, не иначе.
Или станет бояться.
И, наверное, это будет даже правильно, но…
— Осторожно, — он не позволил ей шагнуть в темную воду. — Лужа тут глубокая.
И подхватил на руки, просто потому что мог. А она не стала сопротивляться, лишь поглядела с укором, мол, что ты, как с ребенком. Лужу ведь и обойти можно. Вода же хлюпнула под ногами, и на другой стороне улицы лужа закончилась.
И диву пришлось отпустить.
И вновь же, она не произнесла ни слова.
— Уже близко, — Свят показал на дом, что ничем-то не выделялся среди прочих. Каменные бока его были черны, окна за редким исключением темны. И та темнота, что сидела внутри дома, казалась густою, непроглядной.
Тяжелая дверь отворилась со скрипом. В лицо пахнуло теплом и обычными запахами жилого дома — порошком и едой, людьми, животными. Блеснули зеленые глаза, раздалось упреждающее шипение. И дива зашипела в ответ. А тьма отозвалась ей протяжным мявом.
Лампочки здесь горели, пусть и слабо, через одну, но света хватало для узкой лестницы. Правда, подымалась дива медленно, останавливаясь на каждой ступеньке, прислушиваясь к дому, к жильцам его. Она стянула нелепую шапку свою, и кончики острых ушей нервно подрагивали.
Свят тоже слушал.
Только не слышал.
Дом был новым, улучшенной планировки, с квартирами в одну и две комнаты. Поговаривали, правда, что есть и трехкомнатные, но в такую роскошь люди не верили.
Здесь же…
Первый этаж и кот на половичке. Он успокоился, но проводил, что диву, что Свята внимательным взглядом. Дернулся темный хвост, однако кот не решился последовать за гостями. Потоптался и вновь улегся, свернувшись клубком.
Второй… тесная площадка. Велосипед. И тут же огромная пальма в не менее огромном горшке. В темноте листья ее шатаются, и кажется, что там, среди них, кто-то сидит.