Коммуналка

Крюкова Елена Николаевна

— Кости переломат — есть кому полечить.

— Я люблю тебя, я люблю тебя, Степка. Я сегодня ночью шила до трех. Ты обхватишь руками — и страшно, и знобко, Зубы друг об дружку стучат, как горох… Я, гляди, — лиловой крашусь помадой! Амальгаму зеркал проглядела до дна… Я безумная. Нету с собою сладу. Я с тобою — как пьяная: без вина. Я люблю тебя, я люблю тебя, Степка! Ох, зачем я в кабак твой поесть зашла?! А ты брямкал, горбясь, по клавишам топким, Из-под пальцев твоих — моя жизнь текла… Моя жизнь: изба в Тарасихе вьюжной, Ребятня мокроносая, мамкин гроб, Да отец-матерщинник, кривой, недужный, — Поцелуй его помнит росстанный лоб… Моя жизнь: чужие орущие дети, Подтираю за ними, им парю, варю, — Рвущий деньги из рук шестикрылый ветер, И капрон на ногах — назло январю! Моя жизнь — бормотанье швейной машинки, Проймы-вытачки — по газетам — резцом, Бабий век, поделенный на две половинки: С гладкокожим лицом — и с изрытым лицом… А тут сел ты за столик, заказал заливное, Взял исколотую, крепкую руку мою — И я холод небес ощутила спиною У великой, черной любви на краю! Я

люблю тебя! Ты — хрупкий, с виду — хлипкий, А на деле — весь из железа, из тугих узлов: Ты рояль свой кабацкий разбиваешь с улыбкой Песнями нашей жизни — песнями без слов! Песни трамваев, буги-вуги магазинов, Твисты пельменных, комиссионок, пивных — Я их танцую и пою — во бензинах — Сиренью щек и гвоздикою губ шальных… Да, я молодая еще! Я люблю тебя, Степка! Соседки кричат: “Шалава!.. Красный фонарь повесь!..” А мне ни с кем еще не было так нежно, так кротко, так робко. И никогда больше ни с кем не будет так, как с тобою — здесь.

— Мамка! Сбей мне масло.

— Петька, отвяжись.

— Сбей! Из сметаны.

— Отвяжись!

— …Возьми, Анфиса, у меня в холодильнике стоит в банке.

— Не возьму. Ты небось мужу к щам купила.

— Муж перебьется. А Петька твой в рост пошел. Косточки вытягиваются. Корми дитя, Анфиса!

— Да я тебе щас денежку…

— Спрячь свое серебришко. Чай, не червонцы за сметану отдала. Не хлюпай носом!.. А хоть бы даже и червонцы.

АНФИСА СБИВАЕТ СМЕТАНУ В МАСЛО ДЛЯ ПЕТЬКИ

Не в судорге, не спьяну, Не в куреве-дыму — Сбиваю я сметану Да сыну моему. По лестнице по нищей брела с работы я… Востребует и взыщет голодная семья! О, в керосинной шали Под форткою дрожа — Как руки удержали Слепую боль ножа?! И, сгорбившись на кухне, где лампа — волчий глаз, Где тесто грозно пухнет и квохчет керогаз, В бидоне, ложкой, плача, сметану сыну бью — Лохмата и незряча — за всю-то жизнь мою! За мыльные лохани. За смертное белье. За то, что потрохами плачу за бытие. За наше процветанье, что царственно грядет. За наше подаянье у заводских ворот. За пропуск постоянный к изношенным станкам. За ящик деревянный у тьмы отверстых ям! И, бешена, патлата, Сметану в масло бью — До завтрашней зарплаты У рабстава на краю, До детских ртов галчиных, Где зубы — как огни! — До матюга мужчины, До ругани родни, До магазинов пьяных, Где жиром пол пропах — Ну, вот она, сметана! Густеет на глазах… А я ее сбиваю всю ночку, до утра! Живу и выживаю — на выдумку хитра! И если лютый голод Затмит и слух, и речь — Я в наш родимый голод Найду, чего испечь.

— Степка!.. Ты?..

— Я.

— Че трезвонишь-то?.. Фу, весь в снегу… Заходи…

— Саня дома?

— А куда ей деться, Саньке твоей?.. Дурище… Сидит на своей финской машинке строчит, тебя поджидает… Пенелопа!..

— Но, но. Еще заикнись, зява…

— Звиняйте — любовь вашу задел… Пойдем вмажем, Степка, а?.. По маленькой…

— Я уж к большенькой… приложился.

— Э-эх!.. И тут ты меня обскакал!.. И к Саньке первым пристоился, и коньяк “Белый аист” за пазухой нянчишь — классный ты мужик, Степан!.. Ван Клиберн ты наш!..

— Гончаров, падла!.. Осторожней на поворотах.

— Я всегда только закрытые… повороты… делаю. Ну — по чуть-чуть!..

— Вали. Огурца нету.

— А Санька с тобой… за компанию — тоже?..

— Нет. Она — только огурцы любит.

— А… тебя?

— Будешь в скважину подглядывать — быстро окривеешь. Понял?

ОДИНОКАЯ ПЕСНЯ СТЕПКИ — САНЕ

Да, я лабух в ресторане, Многоженец!.. Четвертак в моем кармане Да червонец. Все скатерки в винных пятнах, Шторы — в жире! Все мне до хребта понятно В этом мире. Ресторан ты мой вокзальный, Работенка!.. Держит баба так печально Ребятенка… В толстой кофте, в козьей шали, Лик — невесты, Из какой далекой дали Здесь — проездом?.. Закажи блатную песню — Я сыграю. На своей работе — честно Помираю. Мне грузин две красных сунет — Между жором… Саксофон в меня как плюнет Соль-мажором! Ты, рояль мой гениальный, Я — твой лабух! Ресторан ты мой вокзальный В спящих бабах! Эти — спят, а те — хохочут, В рюмку глядя, Рысьими очьми щекочут, Все в помаде… И в плацкартном ресторане Да в мазутном Как тебя я встретил, Саня, Серым утром? Ты зашла. За столик села. Как — с гостями!.. Я твое увидел тело Под шерстями. Напряглась во мне пружина. Я рванулся. Бритый на тебя детина Оглянулся. Я не помню, что мы ели, Что мы пили… Помню — мы одни — в постели — Вместе — были. И под грубыми руками Пианиста Ты горела вся, как пламя — Мощно, чисто! Целовал холмы, ложбины, Лоб горячий… Санька, ты ж была с мужчиной — Что ж ты плачешь?.. Но, пылая головнею, Вся сияя, Ты сказала: — Я с тобою — Умираю… Кипятком по сердцу дико Хлестануло. Ах, портниха ты, портниха!.. Все… Уснула… И тогда в ночи безбрежной, Тьме кромешной Целовал живот твой нежный И безгрешный. Целовал большие руки В тайных венах, Что обнимут все разлуки, Все измены. Целовал ступни корявые, В мозолях, Что прошли путями ржавой Бабьей боли. И, горящими губами Скул касаясь, Будто во сиротском храме Причащаясь, — Я заплакал над тобою, Саня, Саня, От мужской забытой боли Воскресая, Оттого, что я — лишь лабух Ресторанный, Что судьба не любит слабых, Окаянных! И во сне ты ворохнулась… Блеском — зубы… И царевной улыбнулась Пухлогубой… И клещами рук я сжал Твои запястья — Будь я проклят, я держал, Держал я счастье.

……………………………

…А наутро — ну, дела… Адресочек мой взяла… С губ лиловою помадой Как усмешка потекла!.. “Ночевальщик… Извини… Коммуналка… Не одни…” Сыр нарезала ломтями. Глаз кошачьих — вбок — огни. “Да, у нас тут ванной нет… Да, в сортир — купи билет… Щас яичницу пожарю — Гады, отключили свет!.. Значит, кухня… Керогаз… Зырканья запавших глаз… Обзывают… Лучше в петлю — Чем вот так вот — каждый раз!..” “Много было мужиков?..” “Был один — да был таков… Да и я не из таковских: Норов у меня суров…” “Да уж вижу… Жрать давай…” “Ешь — да живо вылетай!.. Нынче от соседок будет: Отошлют и в ад, и в рай…” “Че робеешь?.. Им ответь!..” “Нагрублю — и так жалеть Буду этих баб поганых, Что уж лучше — помереть…” “Саня, Санечка, постой!..” “Выметайся. Не впервой, Степка, расстаешься с бабой, Да с такою — не святой…” А сама-то — жмет виски, Радугою слез белки Так сверкают… Саня, Санька — Крик протянутой руки…

— Сократ! А Сократ! Ты че по квартире в дамском халате расхаживашь? Стыды!..

— Проиграл я все подчистую, баба Зина. Продулся.

— Чай, можно и отыграться!..

— Пробовал. Не та масть идет… Несчастная страна, баба Зина. Несчастный я.

— Ну, в любви-то тебе должно везти — по уши в любви, небось, сидишь!..

— Не сбывается поверье, баба Зина… Холодная земля. Несчастная земля. Несчастный я.

— А где б ты был счастливый?..

— В Афинах. В Пирее. Зачем отец нас сюда привез! Зачем ему надо было уезжать! Мне Афины ночью снятся. Просыпаюсь — на подушке пятна от слез. Зубами скриплю. Я от этого холода сдохну, баба Зина.

— Ох, Сократушка!.. Ты бы водочки с Валерой Гончаровым выпил — може, полегшало бы?..

— Карты лучше. Водки выпьешь — и спишь как убитый. Или бормочешь ересь. А за картишками всю ночь сидишь. И чувства разные: то страх, то ликуешь, то — сердце замрет, бьет, как птица лапками…

— Ты ж проигрался!

— Отыграюсь я, баба Зина. Отыграюсь.

КАРТЕЖНИКИ

Нет, здесь столы покрыты не сукном Зеленым, — а гнилой клеенкой. Хруст огуречный снега — за окном. И вьюга плачет звонко. А мы сидим. Глаза обведены Бессонной черной метой. О карты! Вы меж мира и войны Летящие планеты. Засаленной колодою трясу. Сдаю, дрожа руками. Я Дамы Пиковой площадную красу Пью жадными зрачками. Табачный дым — старинный гобелен… На вилке — сердоликом — Селедка… Позабыт и фронт, и плен, И дочкиного крика Предсмертный ужас, и глаза жены, Застывшие небесно… И этой близкой, яростной войны Хрип и огонь телесный… Забыты гимнастерки, ордена, Зенитки и разрывы… Ох, карты!.. Лучше всякого вина, Пока мы в мире — живы… И бабий, теплый нацепив халат, Очки на лоб подъявши, Играет насмерть в карты грек Сократ, Афинский шкет пропащий. Играет врукопашную, на дзот Врага — бросает силы: Эх, черная одна лишь масть идет, Собака, до могилы!.. Таращатся бессонные дружки. Ползет под абажуром Змеиный дым. Валятся из руки: Валет, король с прищуром… И, козырь огненный бросая в гущу всех, Кто сбился ночью в кучу, Смеешься ты, Сократ! И хриплый смех — Над лысиною — тучей. И шавка тявкает меж многих потных ног, Носков, сапог и тапок! И преферанса медленный клубок… И близкой кухни запах… И — ты пофилософствуй, грек Сократ, Тасуя ту колоду, Между картин, что ведьмами глядят, И рыжего комода, И слоников, что у трельяжа в ряд Так выстроились чинно — О том, что нету, нет пути назад В горячие Афины, — А только есть седые игроки, И костью пес играет! И бубны бьют! И черви — близ ноги Ползут и умирают! И пики бьют — наотмашь, под ребро! И под крестами — люди… Играй, Сократ. Проматывай добро. Твой козырь завтра будет.

— Паня, мы в кино уходим!.. Пусть Галка поглядит за Кирюшкой, а то он оборется да мокрый належится!..

— Ну, расфуфырились… Тамарка-то, Тамарка!.. На бигудях небось спала?..

— Не, это в парикмахерской…

— Галка, живо к Калединым!.. Пеленочки Кирюшкины — на этажерке, слева… Молоко подогреешь, Киселиху попросишь или маму, они керосинку разожгут… Галка!..

— Щас иду.

— Только гляди, ничего у Тамары не трогай в коробочках!.. Там у нее украшения лежат — дорогие!.. За них много денежек уплочено!.. Только тронь!..

— Да что ты, Паня, на ребенка наговариваешь, не тронет она ничего, там и трогать-то нечего — одни стекляшки…

— Небось. Дети как сороки — хватают, что блестит. Особенно девки. В нищете растет — на витрины засматривается!.. Давеча в ювелирный занесло нас, так она прилипла к прилавку — силком не отдерешь!.. “Какие, — грит, — камушки красивые!.. Их что, в уши вдевают?..” Вот я те покажу уши!.. И всяки други места… Ишь, козявка, а туда же — за модницами, за балахрыстками норовит!..

— Иди, Галочка. Я из кино пойду — тебе зефир куплю.