Коммуналка

Крюкова Елена Николаевна

— Встаньте!.. Не смейте!..

— Санечка… Вам нельзя много плакать, деточка… Вас и с ребенком и с двумя — еще как замуж возьмут!.. С руками оторвут!.. Вы такая нежная, такая чудесная!.. Вы думаете, они этого не видят?.. Не чувствуют?..

— Как мне больно… Не могу я больше, Борис Иваныч!..

— Я вас люблю и прошу вашей руки, Санечка.

— Вы спятили совсем!

— Я правду говорю. Пойдете за меня?..

— Ох!..

— Санечка… Санечка, mon ami… Только я вас прошу: не плачьте… Не плачьте больше никогда…

РЕВНОСТЬ

…Нашарю спички. Керогаз зажгу. Она. Везде она — Его толстуха, бочка, шваль, в него как кошка влюблена. О, эти щелочки-глаза меду заплывших жиром скул. Цветастый шелковый халат, в котором слон бы утонул. Тройного подбородка твердь. Ручонка — наглый маникюр. И

он — на цыпочках пред ней — пред этой дурою из дур. Поставлю чайник… Бьет озноб тяжелый… Крупной дрожи смерч… Ее кудряшки вдоль лица… Ее серьги висящий меч… О как он смотрит на нее — что скажет! Как наступит! Как Покажет — рабьему ему — чугунный княжеский кулак! И чем она его взяла?.. Так мыслю — брюхом… животом… Да не моим… а грешным тем, угарным, под мужским перстом — Сведенным судоргой крутой… Она… передо мной она — Его кубышка, морда, дрянь, его заборная жена! Как ненавижу я ее! Как ненавижу — до конца Годов моих!.. Как кипятком плеснула б в жабий блеск лица!.. Я не могу — с ума сойду… Она. Она. Везде она. На кухне, в ледяном бреду, лишенная навеки сна, Навек лишенная его, возлюбленного в мире сем, Вонзая ногти в кулаки, как бы лопату — в чернозем! — Я, через слезы, через пот, по кухне мусорной мечась, Кусая изнуренный рот, стопою наступая в грязь, Тоской гудя, с ума сходя: любимый, что наше ты в ней — Жирнее лжи, темнее тьмы, халды-барышницы страшней, О, в этой женщине простой, такой похожей на меня — С которой я б не прожила! Мужчиной будучи! — и дня! — В той парфюмерше, в тех кудрях, ноздрях ее, щеках, глазах!.. — Что все — рассыплются… во прах… истают — в старческих слезах… — О, что ты, Степка, в ней нашел, в той ненавистной, в Райке той, Что скалит на меня в дверях свой зуб поганый… золотой!.. Я задушу ее — дай срок!.. Я в рожу — серной кислотой… О! Больно бьешь ты… мой сынок… Прости… мой мальчик золотой…

— Галка?.. Че скребешься, как мышь?.. Ты знаешь, который час?..

— Теть Саня, а вы все время плачете… А я вам подарочек принесла.

— Тю!.. Подарочек… Спятила девчоночка. Время-то час ночи. Маманька — эх, тебя заругает!.. Утром так отдерет — в школу не пойдешь, сидеть больно будет!..

— Теть Саня, пустите.

— Да уж выкладывай, что наболело.

— Вот… Возьмите… Это я для вашего мальчика — распашонку из простыни сшила… Я сама сшила, теть Саня, вы уж примите!..

— Галка моя, скалка…

— Ну вот, обратно плачете… Я думала — обрадуетесь…

— Это я радуюсь так, Галчонок!.. А мамка твоя — че, не дома, — дежурит?..

— Ага, в котельной… Куда вы, теть Саня?.. Там на улице — ой-ей, пурга, холодрыга, хулиганы бегают!.. Разденут еще!..

— Я к мамке твоей. В гости. Чайку попьем там с ней — около котлов. Покалякаем.

— Теть Саня!.. Вы как пьяная… Поздно же!.. Убьют вас, ребеночка жалко!..

— Цыц, Галка!.. Я уже ничего не боюсь.

САНЯ В КОТЕЛЬНОЙ У ПАНИ ПИШЕТ СТЕПКЕ БЕЗУМНОЕ ПИСЬМО

Степочка мой! Я в котельной, у Пани. Огонь горит в черных котлах. Я от слез стала слепая. А перед родами — жгучий страх. Я боюсь, что в родах помру, Степа. Ну и лучше — сам воспитай сынка. Да воспитай — царевича, не холопа! Чтоб не подставлялась пощечине щека… Да ты не сможешь. Ты трус. Ты тряпка. Ты Райкиного мата боишься, как огня… А пусть будет Райка у меня повивальной бабкой!.. Пусть примет твоего сынка — у меня!.. Я люблю тебя! Я тебя ненавижу. Я в глаза твои холуйские — смачно плюю. А когда ты с ней распишешься, с рыжей?.. Я тебя ненавижу! Я тебя люблю. Я люблю тебя — трус, подкаблучник чертов, Юбочник, бабник, слюнявый лакей!.. Играй свою музыку третьего сорта — Там… под визги кабацких зверей… Я люблю тебя… Я — люблю тебя… Степка… Отец моего сына. Возлюбленный мой. Вот жизнь моя — тобою опрокинутая стопка Во глотку кромешной тьмы глухонемой. Паня спит на табуретах… Плохо топит, зараза. Холодно. Холодно. Холодно мне. А если что — так лучше сразу. Как совковый мусор — в котельном огне.

— Ты?!

— Я.

— Навестил…

— Ты, сволочь. Не мешай мне жить. Не мешай нам с Раисой жить. Отвали от нас раз и навсегда.

— Ты…

— Сволочь подзаборная. Нагуляла с кем-то, а меня в отцы записать норовишь. Не выйдет дохлый номер. Руки коротки. Зубы обломаешь. Чем докажешь?

— Ты…

— Ты мне не тыкай. Ты прекрати Раисе на мозги капать. Ты че — на ее жалость бьешь? На мою жалость бьешь? Кого обмануть хочешь, сволочь?

— Ты…

— И щенка твоего, и тебя — утопить мало. Да руки об вас марать не буду. А Райка — моя законная жена, понятно? Мы с ней вчера оформили наши отношения. И прошу в нашу семью грязными лапами не лезть!

— Ты!..

— На, подавись. Тут пять тысяч. Тебе и твоему щенку на прокорм хватит. И отрубись от нас подобру-поздорову. А не отрубишься — я тебя сам… отрублю.

— Ты…

— Ариведерчи. Стефания… Сандрелли.

— Ты…

— Только покажись еще на горизонте. Только попробуй. Только замаячь. Я тебя везде найду.

— Степочка… Не надо. Я сама.

ПРОСЬБА САНЬКИ К ТАМАРЕ

Тамарочка… Тамарочка… Меня ты поучи, Как за младенчиком ходить — да только не молчи… От колыбели до печи — мотаться челноком, Нагретый пробовать кефир губами, языком… Как дети малые растут?.. В длину да в ширину… А ночью как зачнет блажить — и глаз я не сомкну… А в детстве — соня я была… Теперь — пойдет тюрьма: Варить, гулять, качать, стирать, — ох, я сойду с ума… Так — дети малые растут! Так — вымахают враз, Так — на войну, смеясь, уйдут, не щуря детских глаз… А эти соски, пузырьки, коляски их, сачки — Навек впечатаны в мои широкие зрачки… Тамарочка!.. Мне лифчик мал… Я пахну молоком… Я все никак не проглочу горючий в горле ком… Ты подскажи мне, что мне есть, на сон грядущий — пить, Чтоб там ему… внутри меня… привольно было жить… Ты научи — как пеленать… Какие песни петь… Эх, Томка, жизнь-то прожита на молодую треть — А мне все мнится, будто я — старуха Изергиль… Что косы — лунная… в небес… осыпала мне пыль… Что я — стара! Что я — дыра! Что мой большой живот — Дом нежилой, шалаш лесной — никто там не живет, А сын мой только снится мне, приходит по ночам И говорит: ты, дура мать. Я сам рожусь! Я сам… И брюхо я свое крещу, как будто бы солю, И снова этот нищий мир невидяще люблю.

— Санечка… Зайди ко мне на одну секунду.

— На одну?..

— Ну на две.

— А что стряслось?..

— Ты — чего-то боишься. Почему?

— Да не боюсь я. А это че у вас такое, Сократ Аполлоныч?..

— Это?.. Это Афродита Книдская. Копия бронзовая. Работа афинского мастера. Кустаря…

— Какой же он кустарь, если он ей… плечи так вылепил?.. А зачем вы меня позвали?.. Вам, может, помочь по хозяйству?.. Творожку принести, молока, может?.. Я пойду на рынок — и вам куплю…

— Я тебе погадать хочу, Санечка.

— Ой, Сократ Аполлоныч!..

— Карты — вот они… Это наши души, наши глаза, наши руки, ступни. Наши пути. Наши жизни и смерти. Дай закурю… Эх, я, горемыка, русский офицер, афинский полководец, советский… обыватель… Эх!.. Санечка, гляди… Гляди, лапочка… Под сердцем у тебя…

— Да вот он прыгает — под сердцем-то.

— На сердце, ух ты!.. король пик — это пожилой король, благородный… Помощь окажет… В головах у тебя все казенные дома, дома, решетки, серые стены, мрачные деньки, слезки… А в ногах… в ногах…

— В ногах — он еще валяться будет. Приползет.

— Точно!.. Вот же он!.. На пузе волочится… Красивенький наш, бубновый… А ты его — пяткой, пяткой… Да прямо в морду…

— А это кто?..

— Что было… что есть… что будет… Затесалась тут… одна краля… Не белей! Не дрожи! Гляди — он же ее под удар… под удар подставляет! Вот он — удар-то — туз пик!

— Ее… или меня?..

— Стоп, лапочка… Эх ты, вот рота-пехота… Вот незадача, еж твою мышь… И ни ее… и ни тебя… а себя.

— Ну!.