Комната Джейкоба
Шрифт:
— Смотрите, какая у той женщины шляпа, — сказал Краттендон. — Надо же такое придумать… Нет, Фландерс, я бы, наверное, не смог жить, как ты. Ходить по этой улице напротив Британского музея — как она называется? — понимаешь, о чем я? Там все такое… Эти толстые женщины, и этот, который стоит посреди улицы, как будто с ним сейчас припадок будет…
— Их все здесь кормят, — сказала Джинни, отмахиваясь от голубей. — Дурацкие птицы.
— Не знаю, конечно, — произнес Джейкоб, затягиваясь сигаретой. — А зато там есть собор Святого Павла.
— Я говорю про то, что ты ходишь в свою контору.
— Да черт с ней, с конторой! — запротестовал Джейкоб.
— Нет, ну про тебя что говорить, — сказала Джинни, глядя на Краттендона. — Ты же сумасшедший, ты же только о живописи и думаешь.
— Да, так оно и есть. Ничего не поделаешь. Послушай-ка, а как там насчет пэров, уступит король или нет?
— Да уж ему придется уступить, — ответил Джейкоб.
— Видишь! — воскликнула Джинни. — А он в этом разбирается.
— Понимаешь, я б и жил так, если б мог, — сказал Краттендон, — но я просто не могу.
— Я бы, наверное, смогла, — сказала Джинни. — только так живут все, кто мне не нравится. Я имею в виду — дома. Они же ни о чем другом не разговаривают. Даже люди вроде моей матери.
— Если бы я сюда переехал и стал бы жить здесь… — начал Джейкоб. — Сколько я тебе должен, Краттендон? Ну, ладно. Как хочешь. Вот глупые птицы, когда нужно, так их и нет, — улетели.
И наконец, под дуговыми фонарями у Гар-дез-инвалид, одним из тех непостижимых движений, которые почти неощутимы, но вполне определенны, которые могут либо обидеть, либо остаться незамеченными, но, как правило, вызывают ощущение неловкости, Джинни и Краттендон потянулись друг к другу. Джейкоб остался в стороне. Они должны были проститься. Следовало что-то сказать. Сказано ничего не было. Мимо прошел человек с тележкой, и так близко: что тележка чуть не проехалась по ногам Джейкоба. Когда Джейкоб вернул себе утраченное равновесие, те двое уже отворачивались, хотя Джинни оглядывалась через плечо, а Краттендон, помахав рукой, исчез, как и подобает настоящему гению.
Нет, Джейкоб ничего не рассказал об этом миссис Фландерс, хотя чувствовал — совершенно точно, — что важнее этого ничего на свете нет; а Краттендон и Джинни казались ему самыми замечательными людьми, каких он когда-либо видел, — ведь он, конечно, не мог представить себе, как оно потом обернулось — что Краттендон стал писать фруктовые сады и ему поэтому пришлось жить в Кенте; и хотя теперь он, как будто, мог бы уже распрощаться с яблоневым цветом, потому что жена, ради которой все это делалось, ушла от него к одному писателю, — но нет, Краттендон по-прежнему, свирепо, в одиночестве, пишет фруктовые сады. А Джинни Карслейк после романа с Лефаню, американским художником, зачастила к индийским философам, а сейчас живет в Италии по разным пансионам и бережно хранит шкатулку для драгоценностей, в которой лежат обыкновенные камушки, подобранные на дороге, Но если внимательно в них вглядеться, говорит она, разнообразие переходит в единство, и это каким-то образом оказывается тайной жизни, что отнюдь не мешает ей следить за тем, как миска с макаронами обходит стол в пансионе, а иногда весенними вечерами она ошарашивает застенчивых молодых англичан своими признаниями.
Джейкобу нечего было скрывать от матери. Просто он сам не мог разобраться в своем удивительном волнении, а уж перенести его на бумагу…
— Письма Джейкоба так на него похожи… — отметила миссис Джарвис, складывая письмо.
— Да, кажется, ему там… — сказала миссис Фландерс и остановилась, потому что кроила платье и ей надо было разгладить выкройку, — …очень весело.
Миссис Джарвис думала о Париже. Окно за ее спиной было открыто — вечер стоял теплый, безветренный, луна словно была чем-то окутана и яблони застыли совершенно неподвижно.
— Мне не жаль мертвых, — произнесла миссис Джарвис, поправляя у себя за спиной подушку и сплетая руки на затылке. Бетти Фландерс ее не расслышала из-за громкого лязганья ножниц над столом.
— Они обрели покой, — продолжала миссис Джарвис. — А мы проводим дни, занимаясь бессмысленными, никому не нужными вещами, и сами не знаем зачем.
В деревне миссис Джарвис не любили.
— Вы в такое время не ходите гулять? — спросила она у миссис Фландерс.
— Вечер, конечно, удивительно теплый, — ответила миссис Фландерс.
И впрямь, она давным-давно не выходила по вечерам через садовую калитку на холм Доде.
— Совсем сухо, — сказала миссис Джарвис, когда они закрыли за собой калитку и ступили на дерн.
— Я далеко не пойду, — предупредила Бетти Фландерс. — Да, в среду Джейкоб уезжает из Парижа.
— Из них троих Джейкоб всегда был моим любимцем, — проговорила миссис Джарвис.
— Ну, дорогая, я дальше не иду, — сказала миссис Фландерс. Они взобрались на темный холм и оказались у римского лагеря.
У их ног подымался крепостной вал — гладкий, опоясывающий лагерь или могилу. Сколько иголок потеряла здесь Бетти Фландерс! И гранатовую брошку.
— Бывает гораздо лучше видно, — сказала миссис Джарвис, стоя на возвышении. Небо было чистое, но над морем и над пустошами поднималась какая-то дымка. В Скарборо мерцали огни, как будто женщина в бриллиантовом ожерелье поворачивала голову туда-сюда.
— До чего тихо! — вздохнула миссис Джарвис.
Миссис Фландерс носком поводила по дерну, вспоминая гранатовую брошку.
Сегодня миссис Джарвис не хотелось думать о себе. Было так покойно. Ветер улегся, ничто не неслось, не летело, не исчезало. Черные тени неподвижно застыли над серебристыми пустошами. Кусты дрока стояли совершенно неподвижно. И о Боге миссис Джарвис не думала. За ними, впрочем, была церковь. Церковные часы пробили десять. Донеслись ли удары часов до дрока, услышал ли их терновник?
Миссис Фландерс нагнулась и подобрала камушек. Бывает же, что люди что-то находят, подумала миссис Джарвис, однако при таком тусклом лунном свете ничего невозможно разглядеть, только кости и обломки мела.