Комната Джованни. Если Бийл-стрит могла бы заговорить

Болдуин Джеймс

– Сама знаешь, как это бывает, – сказал Джованни, высвобождаясь из ее объятий и отбрасывая назад волосы. – Начинаешь работать, становишься серьезным, и на развлечения времени не остается.

– Tiens, – насмешливо произнесла дама. – Sans blague? [38]

– Поверь мне, – сказал Джованни, – хоть я и молодой, но очень устаю, – тут она расхохоталась, – рано ложусь спать, – новый взрыв хохота, – и учти – один, – прибавил Джованни, словно это все объясняло. Сочувственно причмокнув, дама снова засмеялась.

38

Вот как? Ты не шутишь? (фр.)

– А сейчас ты пришел позавтракать

или выпить стаканчик перед сном? – спросила она. – Не очень-то серьезный у тебя вид. Думаю, тебе стоит выпить.

– Разумеется, – сказал кто-то из молодых людей, – после такой тяжелой работы ему надо выпить бутылку белого вина и съесть несколько дюжин устриц.

Тут уж расхохотались все. Посетители тайком рассматривали нас, и я чувствовал себя актером из бродячего цирка. Джованни, похоже, все гордились.

Джованни отозвался на голос.

– Отличная мысль, дружище. Я как раз об этом подумал. – И сказал, повернувшись к нам: – Но вы еще не познакомились с моими друзьями. – Он посмотрел сначала на меня, потом перевел взгляд на женщину. – Вот это месье Гийом, мой патрон, – сказал он с еле заметной угодливой интонацией, – он скажет вам, насколько я серьезный.

– Но я не знаю, насколько серьезный он сам, – кокетливо отозвалась женщина и рассмеялась.

Гийом, с трудом оторвав взгляд от молодых людей у бара, с улыбкой протянул руку:

– Вы правы, мадам. Джованни гораздо серьезнее меня. Я опасаюсь, что настанет день, когда он будет заправлять баром.

Да, как же, будет он, после дождика в четверг, подумала женщина, но внешне изобразила восхищение и с воодушевлением пожала ему руку.

– А это месье Жак, – сказал Джованни, – один из наших лучших клиентов.

– Enchant'e, Madame [39] . – Жак одарил женщину обворожительной улыбкой, на которую та ответила слабым подобием.

– А это monsieur l’am'ericain [40] , – сказал Джованни, – иначе говоря, месье Дэвид. Мадам Клотильда.

Он немного отступил назад. В глазах его вспыхнул огонек, а лицо осветила радостная и горделивая улыбка.

– Je suis ravie, monsieur [41] , – ответила мадам Клотильда, смерила меня взглядом и с улыбкой пожала руку.

39

Очень приятно (фр.).

40

Господин американец (фр.).

41

Рада знакомству (фр.).

Я тоже улыбался, сам не зная почему, сердце мое так и прыгало в груди. Джованни небрежно обнял меня за плечи.

– А чем у вас кормят? – спросил он. – Мы проголодались.

– Но сначала нужно выпить, – воскликнул Жак.

– Можно выпить и за столиком, разве нет? – сказал Джованни.

– Нет, – не согласился Гийом. Сейчас для него оставить место за стойкой было равносильно изгнанию из рая. – Давайте выпьем здесь – с мадам.

У молодых людей – своего рода труппы, в которой каждый знал свою роль, предложение Гийома вызвало интерес; в баре словно ветерком повеяло, и свет загорелся ярче. Мадам Клотильда, по обыкновению, сначала кокетливо отказывалась, но быстро согласилась, поняв, что пить мы будем что-то приличное и дорогое – действительно заказали шампанское. Она пригубила вино, произнесла несколько уклончивых фраз и исчезла еще до того, как Гийом завел знакомство с одним из молодых людей. Те, не теряя времени, незаметно прихорашивались, и каждый мысленно подсчитывал, сколько денег нужно ему и его copain [42] , чтобы продержаться еще несколько дней, придирчиво оценивали внешний вид Гийома и прикидывали, сколько монет из него можно выкачать и как долго можно его терпеть. Один вопрос оставался открытым, как лучше вести себя с ним – vache [43] или chic [44] ,

но в конце концов решили, что предпочтительнее vache. Оставался еще Жак, который мог быть бонусом или утешительным призом. Что до меня, здесь все было ясно – ни номеров, ни мягкой постели, ни вкусной еды не предвиделось, как и нежной дружбы – ведь на меня положил глаз Джованни. Свою симпатию ко мне и Джованни они могли выразить только одним способом – избавить нас от этих двух стариков. Такая задача делала их роли веселее, игру убедительнее, а эгоистические интересы скрашивались альтруистическим рвением.

42

Приятель (фр.).

43

Грубо (фр.).

44

Нежно (фр.).

Я заказал кофе и большую порцию коньяку. Джованни сидел дальше от меня и пил бренди между пожилым мужчиной, собравшим в себя, казалось, всю грязь этого мира, и рыжим юношей, который в будущем обещал стать на него похожим, хотя в его пустых глазах трудно было угадать хоть какое-нибудь будущее. Он был красив грубой красотой – жеребца или десантника и тайком поглядывал на Гийома, зная, что и Гийом, и Жак, в свою очередь, разглядывают его. Гийом успевал в то же время непринужденно болтать с мадам Клотильдой. Оба пришли к выводу, что для бизнеса сейчас время плохое, при нуворишах снизились критерии и вообще Франции нужен де Голль. К счастью, они и прежде неоднократно вели на разных площадках подобные дискуссии, и потому разговор сейчас шел по накатанному пути, не требуя от них никаких умственных усилий. Жак мог предложить одному из парней выпить, но ему вдруг захотелось сыграть роль моего доброго дядюшки.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он. – Сегодня для тебя важный день.

– Прекрасно себя чувствую, – ответил я. – А ты?

– Чувствую, как свидетель свершившегося чуда, – сказал он.

– Вот как? – отозвался я. – Расскажи подробнее.

– Я не шучу, – заметил Жак. – Я говорю о тебе. Чудо – то, что случилось с тобой. Видел бы ты себя вчера вечером! Да ты и сейчас не такой, как обычно.

Я молча глядел на него.

– Тебе сколько лет? Двадцать шесть? Двадцать семь? Я почти вдвое старше, и вот что тебе скажу. Хорошо, что это происходит с тобой сейчас, а не в сорок лет или около того, когда надежд уже меньше. Тогда подобная ситуация тебя бы просто сломала.

– А что со мной происходит? – спросил я. Мне хотелось, чтобы вопрос прозвучал иронически, но ничего не получилось.

Жак не ответил, только вздохнул и бросил беглый взгляд на рыжего парня. Потом снова обратился ко мне:

– Ты Гелле напишешь?

– Я регулярно ей пишу, – ответил я. – И на днях опять отправлю письмо.

– Ты не ответил на мой вопрос.

– Вот как. А мне казалось, ты спросил, пишу ли я Гелле.

– Хорошо. Тогда поставим вопрос иначе. Напишешь ты Гелле о сегодняшней ночи? И об утре тоже?

– Не понимаю, о чем тут писать. И вообще, какое тебе до этого дело?

Жак бросил на меня взгляд, полный отчаяния, какого я в нем до этого момента не подозревал. Мне стало не по себе.

– Мне – никакого. А вот тебе до этого дело есть. И Гелле – тоже. И этому бедному мальчику, который вон там стоит и даже не подозревает, что глядеть на тебя с такой любовью – все равно что совать голову в пасть льва. Ты и с ним будешь обходиться так же, как со мной?

– С тобой? А ты тут при чем? Как я с тобой обходился?

– Со мной ты вел себя непорядочно, – ответил Жак. – Можно сказать, бесчестно.

На этот раз голос мой прозвучал с иронией:

– Значит, ты хочешь сказать, что я вел бы себя порядочно, вел бы себя честно, если б…

– Нет, но не стоило так меня презирать.

– Прости. Но раз ты сам заговорил об этом, твоя жизнь действительно достойна презрения.

– То же можно сказать и о твоей, – сказал Жак. – Есть столько вариантов быть презренным, что, если подумать, рехнуться можно. Но хуже всего, когда ты с презрением взираешь на боль другого человека. А ведь стоящий перед тобой человек был когда-то моложе тебя, и только потом, незаметно для самого себя, превратился в жалкую развалину.