Комната с видом на звезды

Шиндяпина Марина Константиновна

Лида и Варя Каревы, две сестры, две близняшки с фотографии из альбома бабушки. Ее лучшие подруги... Пока я размышляла над этим, девушка с телефоном встала и направилась к выходу. В дверях она столкнулась с кем-то, кто стремительно пытался войти в библиотеку. Пискнув извинение, девушка ускользнула, а я увидела, как внутрь вошел Юрий Витальевич и, громыхая своей тростью, направился ко мне. Выражение его лица не предвещало ничего хорошего.

– Кристина! Что вы делаете?!
– тихо и разгневано спросил он, когда оказался достаточно близко.

– В данный момент?
– я в самом деле не поняла его. В добавок ко всему, мое спокойное, чуть улыбающееся лицо разозлило Афанасьева.

– Прекратите!
– воскликнул профессор.
– Когда вы, наконец,

поймете? Вам не стоит лезть в эту историю! Что вы делали в лечебнице сегодня утром? Зачем встречались с Остаповой?

– Остаповой?
– переспросила я.
– Или, правильней, Варей? А, может, Лидой? Их же не отличить, насколько мне известно.

Моя осведомленность не слишком поразила профессора.

– Кто бы ни была та женщина, вас не должно это интересовать, - отрезал Афанасьев.
– Перестаньте искать себе неприятности!

– Или что вы сделаете?
– поинтересовалась я.
– Тоже запрете меня в психушке, как ее?

– Довольно городить чушь!
– старый друг бабушки был зол.
– Пойми, ничего из этого тебя не касается! Забудь обо всем и больше не смей туда возвращаться!

– Тогда прекратите врать и скажите хоть раз правду, - произнесла я.
– Почему вы так поступили с ней? Она убила своего сына?

– Нет, - покачал головой Афанасьев.
– Ее сын давно вырос. Она не преступница.

– Тогда почему вы и моя бабушка бросили ее?
– не понимала я.
– Она же была вашей подругой!

– Да что ты знаешь об этом?
– скривился профессор.

– Многое, - выпалила я.
– Кормышов рассказал мне, какими друзьями вы были.

Афанасьев махнул рукой и устало опустился на стул.

– Кормышов, - пробормотал он.

– Только не надо говорить, что он пьяница и кретин, - бросила я.

– Он же видел только часть истории, - пробормотал Юрий Афанасьевич.
– Мы не могли по-другому... Ты не смеешь нас судить, девчонка.

В этот момент лампочки под потолком, освещающие темноватый читальный зал, замигали и выключились. Компьютер сразу же погас, и нас окутал сумрак, который обычно собирается под крышами старых домов.

– Питание вырубилось, - пробормотала библиотекарша.
– Пойду гляну, в чем там дело...

И она вышла из зала.

– Я и не собираюсь, - призналась я.
– Просто скажите, как все случилось. Где сын Вари? Где Лида? Или...

Тут еще одна догадка, более страшная и бесчеловечная, явилась в мои мысли. В первую секунду я отбросила ее, но тут же поймала и принялась рассматривать, точно нищий найденную монету. Я вспомнила письмо, найденное у бабушки, и эту подпись. "Твоя Л". Твоя Л!

– Они же на одно лицо!
– воскликнула я, не в силах сдержать эмоций.
– Вот зачем поменяли документы! Лидия стала Варей! О Господи!.. Зачем?!

– Ради мальчика, - признался Афанасьев, и в его голосе прозвучала неизбывная тоска.
– Кормышов так и не узнал, что случилось в ту роковую ночь в подсобке... Варин муж как-то дал старому сторожу номер больницы, куда он мог бы позвонить в случае чего. Как врач, он понимал, что приступы жены повторятся, и лучше бы ему знать о них первому. Когда Варя снова пропала, мы с Лидой и Светой сразу же поняли, где нужно искать. Едва мы пришли в институт, представление началось. Варя тогда заперлась в подсобке, и сторож пытался выломать дверь. Я снес ее одним ударом, и знаешь, что мы увидели там? Она держала в руке нож и чертила им что-то на руке малыша!

– Те символы на манекене!
– с ужасом вспомнила я, и профессор латыни кивнул.

– Мозг человека очень тонкая и неизведанная материя, - проговорил Афанасьев.
– Стоит одному механизму отказать, как перед тобой уже другой человек. Тогда Варя и в самом деле собиралась убить ребенка. Она кричала, что он дьявольское отродье, и ему не место в этом мире. Мы так никогда и не узнаем, что творилось в ее голове. В тот момент, увидев ее с ножом в руке, я думал только о ребенке. Не помню, как, но я бросился на нее. Она страшно кричала и лишь чудом не ранила меня. Сторож схватил ее, я отдал

ребенка Свете, а сам пытался помочь сторожу. Сила, которая проснулась тогда в этой хрупкой девочке, была невероятной. До сих пор мурашки по коже от той сцены. Помню лицо Лиды, перепуганное и белое, точно снег... Было ясно, что оставлять ребенка с матерью больше нельзя. Вместе с тем, оставлять его на попечение отцу тоже неразумно. А репутация? Что скажут люди, узнав о его жене, пытавшейся убить сына? Ты не знаешь, какое это было время, Кристина. Время, когда ничего нельзя было сделать. А потом настало время, когда ничего нельзя было сказать. Мы не могли допустить, чтобы эта история вышла за пределы подсобки. Старый сторож унес ее с собой в могилу, а мы - похоронили в глубинах души. Когда мы рассказали мужу Вари о том, что Лида должна взять документы Вари и стать матерью для мальчика, он даже не возражал. Вряд ли он понимал, на что идет. Он был подавлен, а времени не было. На следующий день он пошел к главному врачу и сказал, что сестра его жены, Лидия, повредилась рассудком, и он хотел бы обеспечить ей должное лечение, но это никак не должно быть связано с его семьей. Главный врач услышал его. В тот же день Варя, которая уже для всех была Лидой, стала Остаповой Елизаветой Петровной, пациенткой психиатрической клиники. Через несколько дней эта семья уехала в Москву, и мы больше никогда их не видели. Мы решили, что так будет лучше для всех, - никто не хотел вспоминать прошлое. Тогдашний директор института частично знал обо всем, но вопросов не задавал. Официальная версия его устраивала, - Лида в лечебнице, а Варя уезжает с мужем. С тех пор Лидия Карева исчезла для всех. Осталась только Варя, замужняя женщина, мать.

Это было невероятно. Наконец-то все обрывки сведений соединились в одну историю, прозрачную и гладкую, точно лед Байкала. Но и пугающую тоже. Я снова представила ее, одинокую женщину в комнате пансионата. В комнате с видом на звезды.

– И вы ни разу не навестили ее за все эти годы?
– едва слышно спросила я.

– Хотел, - признался Юрий Витальевич.
– Хотел, но так и не смог. Не смог...

– Она родила еще одного ребенка, - сообщила я.
– Сына.

– Откуда ты знаешь?
– удивился профессор. Он явно не ведал ничего о жизни Вари после ее заключения в лечебнице. Я вкратце пересказала болтовню медсестры, и Афанасьев пожал плечами.

– Да, это могло быть правдой, - проговорил он.
– Жаль, тот другой ребенок не принес ей исцеления...

Компьютер стал издавать пикающие сигналы. Я подумала, что библиотекарше удалось что-то сделать, чтобы вернуть освещение, но лампы над нами так и не зажглись. А экран вдруг замигал, по нему прошлись серо-черные помехи, и я увидела возникшее изображение. Я не сразу поняла, что это. Фото. Фото читального зала. Судя по расположению предметов, фотограф стоял в дверях. За одним из компьютеров сидела девушка, и через долю секунды с ужасом пришло осознание, - это я в данный момент. Передо мной, в том месте, где сидел Юрий Витальевич, была какая-то фигура. В моей груди возникло давящее, тревожное чувство, быстро растекающееся по всему телу. Очевидно, что фото сделано прямо сейчас, но мой взгляд, брошенный на дверь, не увидел там даже намека чьей-то тени. Похоже, мои глаза были полны ужаса, и Юрий Витальевич заметил это даже в полумраке. Не задавая лишних вопросов, он вскочил так быстро, как только мог и заглянул в монитор.

– Профессор, там должны быть вы, - прошептала я. Но на фото изображен молодой парень. Афанасьев молчал. Я подняла взгляд на него и увидела его прикрытые, истонченные старостью веки.

– Там и есть я, - заявил Юрий Витальевич.
– Только мне здесь примерно столько же, сколько и тебе сейчас.

Старик опустился на стул. На его лице не было испуга, только смирение. Через секунду экран компьютера потух, и мы остались в сумраке. Словно не живые люди, а два манекена в большом зале. Через несколько минут вспыхнул свет, и компьютер снова загудел. Вошла библиотекарша, что-то бормоча себе под нос, и я в шутку спросила себя, а не она ли сделала фото.