Комната ужасов. Дилогия
Шрифт:
— Здорово, Боб. Это здорово, — подбодрил его Джейми. — Захлебнуться в собственной блевотине! Это, наверное, долго и мучительно. Сейчас я тебе немного помогу. Ну–ка, почувствуй себя сильным! Давай! Чтоб из тебя шла ярость, страх, отвращение, что угодно. Помоги мне! Помоги мне заманить Его. Ты ведь знаешь, что я сейчас сделаю, правда? Замани Его. Замани Его поесть. Я тебя сохраню подольше, если ты сделаешь это доброе дело. Не умирай прямо сейчас, Боб. Мама вот, до сих пор жива. Видишь, кишки еще пульсируют? Живучая блядь, мама моя. Давай–ка посмотрим, Баунти такая же живучая?
Он положил на пол серп, взял кухонный нож и пассатижи. Ножом он сделал неглубокий надрез поперек груди, параллельно и чуть ниже ключиц. Хлынула кровь. Красные струйки слились, образовывая сочащиеся кулоны между недовольно сморщившихся грудей.
Он взял пассатижи и прихватил сырой сочащийся край надреза. Это была нелегкая работа. Не закончил он и наполовину, а уже пластмассовые ручки были скользкие от пота и крови.
Она еще была жива в своей юбочке из свисающих окровавленных лохмотьев кожи, содранной с туловища. Всхлипы и вскрики за спиной Джейми вдруг стихли. Он обернулся. Оно вошло. Наконец–то! Оно в Комнате!
— Спасибо
Кто–то, пятясь, врезался в него. Он едва не упал. Шлем! Нельзя терять шлем. Оно ослеплено ярким светом разлитого по Комнате ужаса. Пока он защищен тяжелым свинцом, Джейми как бы невидим, как пламя свечи в луче прожектора. Сжав в руке серп, юноша принялся прокладывать себе дорогу вдоль стены.
Хэнк, плача, полз на четвереньках. Джейми подождал, когда бычья мяукающая морда окажется над осколками бутылки Лягушонка. Наклонившись, юноша рубанул кривым лезвием, отсекая руку у локтя. Лицо Хэнка упало в стеклянные осколки. Джейми наступил ногой ему на затылок и заторопился дальше. Послышался скребущий звук. Стекло царапало свинец с таким скрежетом, будто кто–то провел пригоршней стальных гвоздей по школьной доска Хэнка волочили назад. За лодыжки Оно подтягивало ступни парня к своему круглому, утыканному иглами рту.
Повсюду носились подростки. Они налетали на Джейми, тот отметал их прочь своим серпом. Рассекая воздух, серп распылял несвернувшуюся кровь, как коса капли росы. Он добрался до двери. Кто–то увязался за ним. Ни один не должен уйти!
— Снаружи еще одно такое же, — прошипел он через плечо. Девушка в разодранном костюме баядерки застыла как вкопанная. Джейми хлестнул ее сталью по лицу, вогнав передние зубы в десны. Она упала, и парень поднырнул под дверь.
Спотыкаясь и задыхаясь, бежал он по холлу и вверх по лестнице. От потоков пота из–под шлема он наполовину ослеп. Но это единственная защита. Даже за стенами свинцовой комнаты большая вероятность, что Оно его обнаружит, и Джейми не отваживался снять душащую, давящую тяжесть.
На чердаке горел переносной фонарь. В панике забыв всякую осторожность, он скакал по предательскому, хрупкому полу.
Лебедка! Наспех впрыснул туда масло. Кувалда! Он положил фонарик на пол так, чтобы луч светил на стальную трубку, заклинивающую механизм. Удар. Второй. Шевельнулась. Снова и снова лупил он по концу трубки. Дико. Осатанело. Как тогда Рон, когда попал Джейми по пальцу. Когда все началось. Первая кровь была кровью Джейми.
Сантиметр за сантиметром трубка вылезала, пока не выпала наконец на пол.
Джейми стоял и не мог отдышаться. Ничего не произошло. Ничего не сдвинулось с места. Тормоз! Ну конечно, тормоз. Он толкнул рукоятку. Ничего! Стукнул ногой по огромной шестерне. Она затряслась и начала проворачиваться. Начала раскручиваться. Здоровенная, обшитая свинцом деревянная плита мягко, всей своей массой ринулась вниз, исчезла из виду.
Ничего не видно. Ядовитый пот ослепил совсем. Он приподнял шлем. Ненависть опустилась на голову, как молот! Через всю толщу свинца там, внизу, пробивалась Его бешеная ярость.
Джейми надвинул шлем обратно. Шаря руками, как слепой, он сунул трубку обратно на свое место. Механизм он думал разрушить, но сейчас, вслепую, оглушенный ужасом, сделать ничего не мог. С чердака он уползал на четвереньках.
Зрение начало возвращаться в холле. Преодолевая страх, он наклонился проверить свинцовую дверь. Она плотно прилегала к полу. Два завитка отсеченных пальцев лежали рядом. На одном было тонкое, как нитка, колечко: то ли с каким–то гербом, то ли с вытертым сердечком. Кто–то, какая–то девушка пыталась выбраться наружу.
Джейми завернул окровавленные кусочки в лоскут, оторванный от края плаща, сшитого заботливой матерью. На ходу он гасил свечи. Пальцы отправились в мусор. Джейми вспомнились Его зубы. Кем Оно сейчас занимается? Свет везде погашен. Вещи собраны. «Лебарон» ждет его. Можно ехать и в этом душащем шлеме. Через пятнадцать–двадцать километров, наверное, можно будет снять его уже без риска. Надо опустить письмо. Миссис Хармон будет приятно получить письмо от Боба с просьбой присмотреть за домом, пока они не вернутся. Деньги есть. Примерно на год — он прикидывал. За двенадцать коротких месяцев Оно снова свернется в кокон и будет таким же, каким они его нашли. Тогда можно вернуться. Жить как Эфраим. Развесить опять все эти старые плакаты. Он сможет управлять Им. А Оно уж позаботится: ни один не свяжется с домом, где пропадают дети. Как Оно заботилось раньше. Оно будет исполнять волю Джейми, как исполняло все эти годы волю Эфраима.
Джейми вырулил на аллею, бормоча: «Никаких домашних животных, никаких.» Двенадцать месяцев пролетят. Оно будет слабым, он будет сильным. Достаточно сильным, чтобы властвовать над Ним. Оно будет его слугой, его рабом. Он ведь способен властвовать над Ним. Разве нет?
Комната ужасов II
Глава 1
Грязный свинцовый пол холодит голый живот Полы. Неглубокая рана от левого соска идет вниз, переводит в рваную, выгнутую дутой бороздку под мягкой грудью девушки. Крови немного, но больно. Это от битого стекла: пивную бутылку уронили на пол и раздавили. Девушка подумала: «Может, в ране застряли осколки?» Смешно даже. Днем Пола добрых полчаса провела перед большущим зеркалом. Полчаса на складочки и оборочки – решить не могла, сколько показать. Гаремный костюм, конечно, должен быть откровенным, но и репутацию надо блюсти. Она ведь секси–шустро–соблазнительная. «Секси» и «шустрая» – так ребята говорят, а «соблазнительная» – это из последнего номера «Жестокого романса». Настанет день, и парень назовет ее «соблазнительной». Или мужчина. Тут, однако, грань, тонкая грань между секси и обычной дешевкой. Девушке надо заботиться о своей репутации. И вот бретелька отскочила, лифчик – в сторону, а ей – хоть бы что! Потеха! Вот потеха. Спасаемся истерикой. Такие вот глюки. Глюки и все. Кошмарики начались. Как хочется в это поверить. Приторчала малек, крыша поехала. Обкурилась, никогда столько не курила и не пила, плюс такое количество колес сразу. Халява! Да еще и в ханку подмешали что–то – ясное дело. Немножко выпить, травки покурить – Пола после этого всегда в форме: непринуждена. Уж лучше б было именно так: а то придется поверить, что все происходящее – правда. И тщедушный Джейми Халифакс все это проделал на самом деле. На самом деле вытащил
Оно поднялось на задние ноги, оторвавшись от своего кушанья. Шмат темного мяса, что–то вроде печени, вывалился у Него изо рта и влажно плюхнулся на пол. По всему Его телу прошла судорога, Оно ударило в дверь. Звук был такой, будто кто–то гигантской ногой наступил на тысячу разом хрустнувших жуков. Оно заскребло по полу всеми ногами одновременно. Передние скрежетали по свинцу, оставляя бороздки, в то время как задние рвали мясо и кожу распростертого тела Полы – пытались найти точку опоры. Оно взвыло от ярости. Такого высокого тона никому из присутствующих в Комнате слышать не доводилось, разве что одной, самой молодой здесь девушке, но и та от шока уже впала в обморочное состояние. Холодная ярость. За свою долгую жизнь Оно попадало в ловушку три раза. Первый раз – естественным образом, второй – усилиями Эфраима, и вот теперь поймано его далеким отпрыском. Оно в преддверии грядущего голода пока попирует, но будет и на его улице праздник. Сколько их еще здесь замурованных, человеко–блюд! Семнадцать, но Оно считать не умеет. Их надолго хватит. Сколько страданий тела и духа можно будет еще посмаковать! Оно сыто сейчас, а надо, надо питаться, нужно разд… Есть в этом какой–то особый, резонирующий, шизофренический ужас, он переполняет жертву, когда стеклянные когти скользят по ее лицу и полый сосущий язык проникает в ее глазное яблоко, жидкость уже высосана, а осторожный кончик языка проникает дальше, глубже, ощупывает лобные доли пульсирующего от страха мозга. По ту сторону двери лежали два отрубленных пальца. Два силовых кабеля – для группы и для прожекторов, освещавших жутковатое джеймино шоу – корчились, брызгались бледными голубыми искрами. Когда Эфраим, еще в сорок седьмом, проводил в Комнату электричество, то использовал провода в предназначенных для этого оплетках. Они шли под полом. Эфраим, пользуясь оцинкованными скобами, которые забивают молотком, крепил провода в изолирующей ткани прямо к несущим деревянным балкам под Комнатой. Провод повредили только в одном месте, там Баунти поддевала монтировкой панели, когда безуспешно охотилась за «сокровищами». За сорок лет изоляция на проводах истлела. Пробки находились в деревянном шкафу рядом с верстаком, там, где Брайер размозжил себе палец. Предохранитель был только один. В чулане, за стеной комнатки, где Эфраим имел обыкновение сочинять свои зашифрованные правила, проскочила искра. Ткань начала тлеть. Мелькнул язычок пламени. Промежуток между дощатыми переборками успешно сыграл роль дымохода. Пол под Его животом становился теплым. Слишком теплым. Свечка, погашенная струей крови, начала Монстр выронил корчащееся человеко–блюдо, вонзил коготь в основание его черепа. Блюдо успокоилось. С проворством насекомого заметалось Оно от жертвы к жертве, стаскивая живых и мертвых в одну стонущую, корчащуюся кучу. Лужа из пунша высохла, превратилась в липкое пятно, свечки растеклись чистенькой лужей. Оно кружило по Комнате. Десятки специальных прядильных желез по бокам прозрачного тела чудовища извергали быстро застывающую тягучую массу. Куча брыкающихся тел быстро оформлялась в грубо укутанный в белое конус. Высохшие фитили свечек лежали на полу: последний воск испарился. Потолок распух, провис. Оно взбежало по склону своего гнезда из человечины на вершину и зарылось внутрь. Тела в основании начали пригорать, начали тлеть давно уже потерявшие вид хеллоуиновские костюмы. В верхнем углу свинцовая обшивка дрогнула. Потекла. Нагретый воздух вырвался наружу. Внутрь засосало холодный. Пары, заполнявшие Комнату, воспламенилсь. Чудовище завертелось, разрывая все вокруг себя зубами и когтями, скрепляя липкой массой разодранные плечи, искромсанные ноги, головы с болтающимися клочьями кожи. Паутина твердела. Внутри новой оболочки Оно съежилось, на мгновение оставив зазор для связи своего претерпевающего быстрые метаморфозы тела с внешним раскаленно–враждебным миром. Капли расплавившегося металла, попадая на кучу, шипели и застывали, испаряя оставшуюся в телах жидкость. Комната содрогнулась. Несущие деревянные балки накренились, подались. Середина пола сильно прогнулась. «Гнездышко» монстра соскользнуло во впадину, в шипящий слой жидкого человеческого жира. Кокон обволокло расплавленным свинцом. Пол провалился. Защищенное слоем человечьего мяса, Оно вместе с ливнем расплавленного металла ринулось через дыру вниз. Там, в подвале, под ревущей домной, в которую превратился дом, было холодней. Когда дом рухнул, свинцовый ком насадило на десяток крепких полуобгоревших бревен. Одна здоровенная балка проткнула освинцованный клубок почти до середины и чуть не задела монстра. Прибыла пожарная машина. Припозднившиеся мощные водяные струи пробили узкие стены из древесного угля. Свинцовая масса недевольно зашипела, свернулась, застыла. Дубовое бревно потушили, обуглившийся его конец торчал из кома под углом сорок градусов. То, что оставалось от дома, рухнуло, слиток–склеп был погребен в подвале.