Комплекс Ромео
Шрифт:
Никакой злости я к Иржи не испытывал. Все—таки он был мой спаситель. Даже если б он стал колотить своими гигантскими кулаками по башке, вряд ли хоть капля ответной агрессии появилась в моем сердце.
Внезапно Иржи—спаситель сам подкинул мне подсказку.
– Мне Толик Постнов спрашивал, – Иржи всегда так говорил: «Мне спрашивал», какой же он все—таки милый! – может, тебя все—таки… тогда успели распетушить… ну, там… в квартире?
«Гениально! – подумал я. – А ведь это, черт возьми, шанс».
Моя голова уткнулась в его могучее плечо, и поток слез сделал его мокрым в считанные секунды.
Вот таким грубым клоунским методом. С рыданием в голос. Ничего сложного в этом нет. Взять и зарыдать. При нашей—то жизни тем более. Наиграть, как лошадь – так называлось это в нашей театральной студии. Но весь секрет успеха был в быстроте и резкости. Иржичех мгновенно опешил.
– Я не мог… Не мог… – Рыдания заглушали мой голос, душили меня, мне сделалось мгновенно плохо на самом деле – это была побочная сторона эффекта, сопровождающая данный метод. – Не мог тебе признаться… Иржи… признаться в этом…
– Надо было, – обомлело выдавил из себя Иржичех. Хватка его ослабла, одна рука уже не держала, а гладила.
Я медленно выполз из его объятий.
Из квартиры доносился истеричный вопль поэтессы: «Не убивай его, Алеша!»
«Алеша, не убивай Сашу!» – как это было мило, заботливо и по—женски. Сколько смысла в этих простых человеческих словах. Я продолжал реветь белугой.
Самым трудным было, не сбавляя рыданий, нагнуться за пакетом с Дарьей, который валялся в ногах Иржи, так, чтобы это выглядело естественно и не прагматично.
Взяв пакет, можно было форсировать события.
Я резко рванул к лифту, крикнув в морду Иржичеха: «Я не могу смотреть тебе в глаза…»
Боже мой, кому я хотел оставить Дарью.
В аэропорт. Скорее. Как же разламывается башка… Но куда деть икону?
Оставался единственный выход. На Войковской жил Михалыч. Мастер с большими грустными глазами.
Трансфер Москва—Туркмен—баши—Бангкок
О, там Восток!
Джульетта – это солнце!
1
Милое эконом—путешествие началось с того, что самолет опоздал на шесть часов. Беготня с билетами в руках познакомила меня с интеллигентного вида двадцатидвухлетним парнем, тоже летевшим в Бангкок в одиночестве.
Парня звали Кирилл Денисов, и был он точной копией Джона Леннона, только променявшего карьеру музыкальную на спортивную. Но очки присутствовали…
– Вы так интересно одеты. Из Бангкока сюда прилетели и возвращаетесь обратно? – спросил он.
– Нет, не был я в Бангкоке вовсе. А интересно одеться можно и здесь, если этим делом – в смысле одеждой – больше года не париться.
Вообще—то я запарился. Боясь быть пойманным в аэропорту, я побрился наголо, конфисковал у Брата какую—то жилетку с китайским драконом на спине, прикрывающим большую часть моего тела. Брат не возражал. Он всегда с радостью дарил мне все, в чем я был похож на чучело.
– Вы музыкант?
– Артист. Погорелого театра.
– А я с работы уволился…
– А меня баба бросила…
– А в Бангкок зачем? – хором спросили мы друг у друга.
2
В очереди на регистрацию мы чуть не подрались с белорусами, которые встали перед нами и не хотели соблюдать простое правило живой очереди, а купленная в «дьюти—фри» текила сделала наш разговор взаимно откровенным.
Я уволился с работы, потому что я устал,Я почти не пью вина – я хожу в спортивный зал.Ночью я лежу, читаю, пока все соседи спят,Ночью я кроссворд решаю и я этому так рад…Есть такая песня у Мамонова. «Досуги—буги». Это было про Кирилла.
Он год отпахал в крупной сбытовой сети по реализации говна. Продавать его надо было под видом качественного аналога зарубежного товара по отечественным ценам. В отличие от зарубежного аналога, после использования данного продукта погибало все живое в округе. «Погибало» – это, конечно, образным языком выражаясь. Поскольку сеть дилеров была крупна до безобразия, продавать одно и то же говно одним и тем же ни в чем не виноватым людям было делом тяжелым с моральной точки зрения.
– Я устал. Приезжаешь в город, делаешь презентацию, говоришь, что качество поменялось, вот такие потребительские свойства теперь добавились, оставляешь продукт в виде единичной лабораторной банки и бежишь. Пока не приехала первая партия. С говном. И не натыкали мордой. Потом звонишь, извиняешься…
– Ладно, успокойся. Хочешь, я тебе расскажу, как меня баба бросила. – Я уже был пьян, ибо не жрал ничего часов восемнадцать.
– Расскажи, – блеснул сочувственно очками Денисов.
– Это случилось… – И я выложил свою печальную историю. Работа по написанию дневника сделала меня определенно более открытым к миру.
Я рассказал ему на правах старшего товарища о том, что одноразовые знакомства – это обычно мир «Три F», и, особо не вдаваясь в подробности, вкратце описал ему идеологию этого мира. У меня было ощущение, что мой собеседник меня понял.
– Но как только, – говорил я, заканчивая с литровой бутылкой текилы, – ты почувствуешь запах легкого ветерка… или не ветерка… похожего на любовь… способного раздуть паруса… настоящего чувства – нельзя предавать этот запах…
– Какой запах? – Его очки блестели пьяно—пьяно.
– Ветерка… – Люди, слушавшие нас по сторонам, обалдевали – кажется, я говорил слишком громко для замкнутого пространства самолета.
– А чтобы почувствовать эттотт… запах… надо быть чуть—чуть голодным, держать нос по ветру, то есть меньше трахаться…