Комплекс Ромео
Шрифт:
– Хорошо попрощался с театром? Трахнул кого—нибудь, нет? А тебя кто—нибудь трахнул? – Чем мне хреновее, тем не было счастливее человека на свете… – Таким театром можно было и в деревне заниматься… Там есть для этого все условия… И реквизит… Фу… Какая мерзость, эта ваша система Станиславского… Это ж надо так перевоплощаться…
Ну, сходил и сходил. Значит – душа требовала. Поговорить с коллегами…
Транзит Деревня—Москва
1
Лететь дорогим рейсом «Аэрофлота» мне было нерезонно.
– К чему тебе бизнес—класс? Посетишь столицу родины Туркмен—баши.
– Так я еду в Туркменистан или в Таиланд?
– В Таиланд через Туркменистан.
С точки зрения экономической целесообразности это было действительно резонно. Поэтому меня отправили днем позже на самом дешевом авиаоператоре, с пересадкой в Ашхабаде.
Брат долго смотрел на меня, боясь, что произойдет что—нибудь и деньги на билет пропадут зря.
Он смотрел мне в глаза, проверяя стойкость моего духа и количество бед, запланированных у меня на теплую июньскую среду.
– Шестилетнего ребенка оставить легче и спокойнее.
2
Я думал о том, куда деть святую Дарью.
До самолета оставалось часа четыре. Точнее – до отъезда в аэропорт.
Я набрался наглости и выехал на Староалексеевскую в квартиру Лизы. Шансов, что я застану в утренние часы представителя театральной богемы дома, было много. Как меня примут – вот в чем вопрос.
Что возомнит себе Луиза—Ниже—Пояса, если явлюсь через полгода, с иконой, да еще на два часа? Будет ли святая Дарья у нее в квартире в сохранности?
Очень хотелось надеяться, что, кроме посвящения пары десятков умопомрачительных стишков, ей ничего не грозило.
В очередной раз разрешив географический ребус под названием «пересечение Новоалексеевской и Староалексеевской», я поднялся на лифте на пятнадцатый этаж и позвонил в дверь.
Дверь открылась, но кто—то долго разглядывал меня в глазок.
Затем раздался утробный мужской бас и шаги в глубь квартиры.
Похоже, последний шанс пристроить Дарью накрылся.
– Ну вот, тема провалена. Потрахаться не удалось, – громко заявил голос безо всякого, впрочем, сожаления.
Однако нетипичный сленг для возлюбленного будущей великой русской поэтессы. И уж больно знакомый голос.
В коридоре неожиданно появился огромный Иржичех в семейных трусах, которые, по всем раскладам, уже не должны были продаваться на постсоветском пространстве лет пять.
Откуда он их берет?
– Только не вздумай бежать, артист, – грозно предупредил Иржичех.
Надо было стартовать сразу, зря потерял секунды. Вот так заехал на пару часов.
– Здесь поговорим, – он прижал меня к решетке.
– Поговорим…
Зачем я сюда приперся? У меня уже не будет шанса улететь, если я опоздаю на самолет. Никакого шанса. Никаких денег.
Но кто же знал? Как могли спариться эти два непохожих, противоположных млекопитающих? Что может быть между ними общего?
Тем временем Иржичех уже злобно шипел мне в лицо.
– Не по—пацански, артист, ты поступил. Мы в дело вступили. У нас тема общая была. На такой теме и погореть можно было. Что ты мне всех пацанов на шухер подсадил, сука такая, а?
Если бы развернулся и побежал сразу, Иржичех бы меня не догнал в своих шлепанцах.
Блин. Мне очень вредит моя деликатность – как писал Веничка. Вернее даже – это не деликатность. Это вера в какие—то условности, замешанные на мнимой гордости. Какая здесь гордость…
«Увидел опасность – сматывай сразу. Ничего не боятся только подонки. Настоящие люди – всегда на измене», – фраза из отечественного кинематографа.
Хотя наличие Иржичеха на свободе говорило о том, что меня, скорее всего, не ищут, и зря я расстался со своей привычной внешностью.
– И ты должен мне что—то сказать. Прямо сейчас. О том, что пропало из квартиры вместе с тобой. Иначе при всем моем к тебе уважении…
Неужели он так расстроился из—за подшивки журнала «Эсквайер» на английском языке? А что там еще могло пропасть?
Да, сказать что—то надо было. А что здесь скажешь?
В коридор выпорхнула закутанная в белую простыню на античный манер Лиза. С распущенными, как у фурии, волосами и с широко распахнутыми глазами, ожидающая ввода в свою поэтическую гавань огромной флотилии, болтающейся между иржичеховых ног. Увидев меня, она оторопело взвизгнула, и простынь упала к ее ногам, оголив крупное белое тело, которое вот так полноценно я видел, надо сказать, впервые.
Каким—то юмористически размашистым пинком, достойным лучших номеров «Лицедеев», Иржичех умудрился затолкнуть ее в квартиру и захлопнуть дверь одновременно. В проеме двери на прощанье мелькнула широкая полоса, разделяющая ее грушевидные ягодицы.
– А это как понимать, – попробовал я перейти в слабую контратаку.
– Искал тебя и вышел на нее. О том, как ты себя вел по отношению к ней, будет отдельная тема…
Э—э нет. Так я точно на самолет не успею.
– Ты слышал, какие она стихи пишет? Слышал?
Меня несильно встряхнули и ударили затылком об решетку. Пакет с Дарьей выпал из рук.
Но это было только начало.
Иржичех распалялся медленно, зато остановить его потом было невозможно.
Из квартиры доносились поэтические рыдания Лизы.