Компромат на кардинала
Шрифт:
– Да, конечно, первым достоинством молодого художника является умение точно копировать то, что он видит, будь то голова молодой девушки или рука скелета, – неуверенно проговорил я. – Овладев этой способностью, можно в конце концов точно воссоздать и то, что создало воображение художника, если, конечно, душа подскажет ему удачный сюжет.
– А ваша душа что подсказывает вам? – поинтересовался отец Филиппо.
Я замялся. Рассказывал ли ему Серджио о моих намерениях? Во время наших с ним чрезмерно длинных бесед, во время совместных прогулок по Риму, когда мы взахлеб делились своими честолюбивыми планами, я говорил о желании изобразить древнейшую пору Рима, причем на фоне величавых античных сооружений должны быть запечатлены величайшие из людей, прославившие сей город, от Энея и Рема до Юлия Цезаря и Марка Аврелия. Но мне показалось
– Мне бы хотелось изобразить собрание людей мудрых и многоопытных, причем это будут не вымышленные, а действительно существовавшие мужи, однако жившие в самые разные эпохи.
– Понимаю, – серьезно взглянул на меня Филиппо, и видно было, что он действительно понял мой замысел. – Некогда один богатый старик по имени Джованни Франческо Лодовико заказал Корреджо картину, изображающую Santissimа Madonna 36 со Спасителем на руках. Он захотел, чтобы вокруг трона Марии стояли все три его, святых покровителя: святой Иоанн Креститель, святой Франциск и святой Людовик, король Франции. Меня всегда разбирало любопытство: о чем могут разговаривать эти лица, которых в действительной жизни разделяло столько веков? То есть вам, когда вы станете обдумывать свое будущее полотно, надобно подумать об идее, которая объединит все ваши персонажи, чтобы сразу было видно: эти люди, жившие в разные эпохи, не по случайной воле собраны на картине, а неким вышним произволением, давшим знак художнику. Что вы так смотрите на меня, сын мой? – Отец Филиппо слегка усмехнулся. – Я что-то сказал не так?
36
Святейшую мадонну (ит.) .
Я только и мог, что покачать головой, пораженный тем, как этот человек, знакомый мне какой-нибудь час, столь точно угадал мои мысли. Но странная немота сковала меня, я стеснялся выразить свое восхищение и только нервически кивал.
– Наверное, это будет напоминать колоду для игры в тарокк, – пришел мне на помощь Серджио, решив шуткою снять опутавшую меня застенчивость. – Не так ли, отец мой?
– А кто исполнит роль папессы Иоанны? – лукаво пробормотал отец Филиппо. – Какая-нибудь Фрина?
Имя знаменитой римской куртизанки, с которой, по преданию, была изваяна Фидием Венера, я знал – и несколько оторопел от этой шутки, сразу вспомнив скоромные рассказы англичанина возле собора Нотр-Дам. Но не смог удержаться – спросил, что это за карты такие?
Мне было рассказано, что для игры в тарокк нужна особенная колода из 52 карт, причем каждая величиной с три обычные карты. В них имеются четыре масти: bastone, danari, spade, coppe – с изображением жезлов, монет, шпаг и кубков. Говорят, эти карты придуманы Микеланджело, а оттого масти их отличаются от тех, что исходят из Франции: coeur, carreau, trefle, pique – черви, бубны, трефи и пики, или из Германии: Herzen, Grьn, Eicheln, Schellen – сердца, зелень, желуди и бубенчики. Но особенно замечательны карты для игры в тарокк тем, что в них много старших фигур, и все они отлично разрисованы, представляя скомороха, императрицу, императора, влюбленного, правосудие, отшельника, Фортуну, силу, повешенного, смерть, воздержание, дьявола, и так далее, но, главное, самых разных римских пап, а в их числе – пресловутую папессу Иоанну!
Заметив мой неподдельный интерес, отец Филиппо достал одну такую нераспечатанную колоду и вручил мне – как подарок. Надо ли говорить, что я тотчас раскрыл карты и нашел Иоанну? Ничего женственного, тем паче – напоминающего о роковой красавице, в ней не было. Папа да и папа: не поймешь, мужчина это или женщина, чи чоловик, чи жинка, как говорят малороссияне.
Поймав мой любопытствующий взгляд, отец Филиппо кивнул со своей тонкой улыбкою:
– Да, не правда ли? Нет большой разницы между лицом нежного восемнадцатилетнего юноши и лицом какой-нибудь молодой еще, но сильной женщины с характером решительным и смелым. Люди вполне могли впасть в заблуждение, особенно если дама давала себе труд подгримироваться. Предчувствую ваш дальнейший вопрос: каким образом Иоанна могла проникнуть в Ватикан? Ее называли то Anglicus, англичанка, то Moguntinus, иначе говоря, родом из города Майнца, и это второе гораздо вернее. Она была немка (по имени Гильберта), а в те времена, в 853–855 годах, Рим находился под властью германского императора. Он и назначал папу. Остается только гадать, каким образом могла Гильберта улестить императора и получить этот пост. Но я лично предполагаю иное. Я предполагаю, что она убила истинного кандидата на святейший престол и обманом заняла его место, упорствуя в своем поистине дьявольском тщеславии и честолюбии, как упорствует в нем всякая женщина.
– Всякая женщина в той или иной степени всегда Далила, леди Макбет… Словом, чудовище! – послышался вдруг голос, настолько мрачный и безжизненный, что если бы я взялся изобразить его, то брал бы только самый тусклый, мертвенный, безо всяких оттенков черный цвет.
Серджио заметно передернулся и неприветливо взглянул на вошедшего монсеньора лет двадцати пяти. Держался он con gran pompa e maesta 37 , но по сравнению с великодушной простотою отца Филиппо это выглядело смешно.
37
С большой пышностью и величием (ит.) .
– Ты, как всегда, преувеличиваешь, Джироламо, – заметил хозяин, представляя нам еще одного своего духовного сына и воспитанника, синьора Маскерони.
– Все эти россказни о папессе Иоанне не что иное, как бред, позорящий святую церковь, – снова начал синьор Джироламо, окидывая меня своим мрачным взором с таким видом, словно это именно я распространял упомянутые россказни.
– О мой дорогой, – засмеялся отец Филиппо, – общеизвестно, что один святой, уж не припомню, кто именно, был возведен в сей ранг потому, что, придя как-то к одному обжоре – а дело, надобно сказать, было в пятницу, в постный день, – увидел на столе жареных жаворонков и тотчас же возвратил им жизнь: они вылетели в окошко, и согрешить оказалось невозможным. Другой святой был причислен к лику праведных за то, что превратил каплуна в карпа. Возможно, ты полагаешь, что и эти истории чернят святой престол?
Джироламо пробормотал что-то, очень напоминающее согласие.
– Успокойся, сын мой, – ласково сказал отец Филиппо. – Вспомни лучше иудея Абрама, описанного нечестивцем Боккаччо в его «Декамероне». Сей Абрам поехал в Рим, чтобы решить, чья вера лучше: иудейская или христианская? Его приятель, пытавшийся обратить его в истинную веру Христову, размышлял: «Если он только поглядит на римский двор, то христианином ему не быть!» И вот Абрам воротился домой. На вопрос, понравилась ли ему вера христианская, он решительно ответил: «Совсем не понравилась! Рим показался мне горнилом адских козней, а не богоугодных дел. Однако вера ваша все шире распространяется и все призывнее сияет, а значит, оплотом ее и опорой является дух святой, то есть эта вера истиннее и святее всякой другой. Вот почему я решил немедленно сделаться христианином!» Нет ничего в мире, что ни делалось бы по промыслу господню, и если ему зачем-то понадобилось посадить на наш престол Иоанну – не нам размышлять об этом!
Серджио и Джироламо слушали его со вниманием. Именно тогда, исподтишка наблюдая за ними, я и обратил внимание на этот характерный разрез глаз, делающих всех троих моих новых знакомых чем-то неуловимо похожими, хотя более несхожих людей, чем Джироламо и Серджио, невозможно было представить. Один – живая красота юности, освещенной счастьем. Другой – одно сплошное желание задернуть все шторы и занавеси, повешенные на всех в мире окнах, чтобы заслонить путь солнечному свету. Они оба были как свет и тень, между которыми художник провел резкую грань: отца Филиппо, который взирал на того и другого с одинаковой любовью и дружелюбием.
Вообще Джироламо с первого взгляда почему-то показался мне поразительно похожим на тициановский портрет Ипполита Риминальди, который я успел мельком увидеть во Флоренции и отчего-то никак не мог забыть: с этой его опасной, жесткой, курчавой бородкой, обвивающей челюсти и оставляющей голым пространство ниже губ, и с этими тонкими, тщательно подбритыми усиками. Особенно пугающее впечатление произвел на меня завиток черных, жестких волос на лбу, словно краткое слово угрозы.
Он весь был такой, Джироламо: мрачная угроза. И если Серджио сторонился его взора, то Джироламо почти не сводил с него своих недобрых глаз.