Комсомолец 2

Федин Андрей Анатольевич

Я не увидел на прохожих в парке ни одной шапки из меха. Зато замечал на их одежде логотипы известных брендов. Навстречу мне шли подростки с телефонами в руках (с пирсингом на лице и с голыми щиколотками) — они говорили вслух, будто диктовали тексты мемуаров. Молодые мамашки катили по тротуару коляски, умудряясь при этом заглядывать в смартфоны. Собачники вели на поводках питомцев. Чувствовал боль в груди — там, куда попала револьверная пуля. Но раны на груди не обнаружил. И это было ещё одним подтверждением догадки о том, что всё вокруг меня в этом

парке — лишь сновидение.

Помнил, как дожидался Свету Пимочкину около памятника поэту, как поскользнулся и упал после выстрела, как разоружил и связал Надю Боброву. Произошло это там: в реальном мире, не во сне. Не сомневался: Света Пимочкина не погибла от удара молотком. Я слышал, как она звала на помощь. И помнил её слова: «Саша, у тебя кровь». Или это случилось в другой реальности? А я вернулся в тот мир, где до тысяча девятьсот семьдесят пятого года бесчинствовал Горьковский душитель, в почтенном возрасте умер на свободе Зареченский каннибал, а комсорг Света Пимочкина всё же погибла двадцать пятого января?

Посмотрел на часы. Не на те, что достались от Комсомольца, а на подарок мне «настоящему» от Главы Республики Карелия. Взглянул на время и на дату. Двадцать пятое января, полчаса после полудня. В этот день и примерно в этот час Людмила Сергеевна Гомонова ежегодно приносила к памятнику Пушкина гвоздики — в память о погибшей сестре. Сунул руку в карман, повинуюсь полузабытой привычке, достал смартфон. Палец пробежался по экрану — отыскал знакомые номера. Младший сын на вызов не ответил. Вместо голоса старшего я услышал женский: тот уведомил, что я могу оставить голосовое сообщение.

Сон стал бы приятным, если бы в нём я снова услышал голоса своих мальчиков. Но даже во сне мои сыновья не стремились к общению с родителем. «Очень правдоподобно, — отметил я. — Всё, как в реальности — в той, в прошлой». Спрятал телефон, разочаровано вздохнул. Пнул небольшую льдинку. Та бесшумно врезалась в сугроб. Боль в груди всё усиливалась — добавляла сновидению реалистичности. Прижал руку к груди (по привычке). Впереди увидел каменную голову Пушкина. Сообразил, что вновь приближался к площадке около памятника. Не заметил, как обошёл Пушкинский парк по малому кругу.

Цветов около памятника я не увидел. Ни тех, что мог принести сюда я, ни гвоздик Людмилы Сергеевны. В прошлом (или в будущем) Гомонова никогда не опаздывала — приходила в парк ровно в полдень. А около памятника появлялись гвоздики. Каждый год. Теперь их не было. Я прижимал к груди ладонь, словно мог так успокоить боль. Оттягивал ворот куртки: мне казалось, что тот меня душил. Напоминал себе, что Света Пимочкина не умерла — во всяком случае, не двадцать пятого января тысяча девятьсот семидесятого года. Двадцать шестого января того же года я точно видел её живой.

«А вот выжил ли тогда Александр Усик?» — промелькнул в голове вопрос я. Вспомнил ту лужу крови, что видел рядом с собой на снегу. Ощутил слабость в ногах, пошатнулся. Звучавшие в Пушкинском парке голоса вдруг растворились в протяжном звоне, что нарастал у меня в голове. «А в тот раз мне казалось, что я оглох…» Я противился головокружению. Но устоять на ногах не сумел. Увидел, как мне на помощь поспешили прохожие. Почувствовал, как руки незнакомой женщины и подростка пытались удержать меня от падения — они лишь смягчили его. Я прижался виском к снегу. И подумал: «Я снова позабыл про таблетки»…

* * *

Открыл глаза — будто резко вынырнул из тёмной бездны. Зажмурился от света (в первое мгновение он показался мне невыносимо ярким). Почувствовал запах карболовой кислоты. И тут же ощутил боль в груди (неприятную, но терпимую). Моргнул — избавился от мутной завесы из слёз. Увидел, покрытую сеточкой трещин светло-серую поверхность (потолок?). Перевёл взгляд на лицо склонившейся надо мной женщины. Отметил, что вижу не Свету Пимочкину. И не Надю Боброву. Но этот шрам, что белел у женщины под носом (как от заячьей губы), я уже видел раньше — без сомнения. «Меня зовут Даша», — всплыли в моей памяти слова.

— Ну и напугал ты нас, парень, — сказала женщина тем же голосом, который только что прозвучал в моих воспоминаниях. — Но теперь всё будет хорошо. Спи, будёновец. Выздоравливай.

Я послушно сомкнул веки.

Но не провалился обратно в бездну — окунулся в дремоту.

* * *

Проснулся от неприятного жжения в груди. Оно усилилось — разбудило меня. Жжение не походило на привычную сердечную боль. Но отогнало сон. Заставило меня вынырнуть из тревожных сновидений. Почувствовал, что лежу на твёрдой слегка влажной поверхности (местами она холодила кожу). Темнота и тишина — вот что я увидел и услышал поначалу. Но вскоре разобрал тихие шорохи (вдалеке, будто в другой комнате), а тьму вокруг меня слегка развеял похожий на туман желтоватый свет (проникал из окна?).

Я различил над собой потолок; нашёл глазами полосу, где тот встречался со стеной. Прошёлся взглядом по границе стены и потолка. Заметил по левую сторону от себя тёмный силуэт (штатив для вливаний?). Вдохнул витавший в воздухе неприятный запах карболки (не хлорка). Ощутил покалывание в левом предплечье, будто там стоял венозный катетер (не раз испытывал похожие ощущения). Пошевелился, но руку приподнять не успел: её тут же прижали к кровати — решительно, безапелляционно.

— Лежи спокойно, Усик, — услышал я тихий голос Альбины Нежиной (?). — Не дёргайся.

Повернул голову (мышцы шеи послушались моего приказа, пусть и неохотно). Не услышал скрип пружин (так среагировала бы на моё движение кровать в общежитии). Увидел сидевшую на стуле рядом с моей кроватью Королеву — чётко различил на фоне стены её фигуру. Узнал Нежину сразу, пусть и едва видел в полумраке её лицо. Отметил, что на голове Альбины белела косынка, на плечах — медицинский халат. Видеть Королеву в таком наряде мне не приходилось. Но я признал, что даже в нём она выглядела превосходно.