Комсомолец
Шрифт:
— Так…
Голоса собравшихся на площадке около колодца студентов смолкли. Доцент, сменивший отутюженные брюки на штаны от спортивного костюма, указал рукой на меня. Сощурился, будто о чём-то задумался. Пощёлкал пальцем. В новом наряде он выглядел ещё моложе. Если бы не усы — казался бы первокурсником. Доцент, как мне показалось, и сам это понимал: удерживал на лице напускную маску строгости и высокомерия (чтобы выглядеть начальственно), пытался выставить себя в лучшем свете.
— Усик, — подсказал Пашка Могильный.
Он стоял справа от меня.
— Да, Усик, — сказал доцент. — Что это у тебя
— Кеды, — ответил я.
Нацепил на голову пилотку из газеты «Труд».
— В этом ты собираешься работать? — спросил усатый начальник.
Он пригладил усики — прикрыл рукой усмешку.
Улыбнулись и стоявшие рядом с ним девчонки.
— В этом я собираюсь хорошо работать, — подтвердил я.
Старался, чтобы мой голос звучал браво.
— Ты вообще понимаешь, куда приехал? — спросил доцент. — Здесь не городской парк, мальчик. Где твои резиновые сапоги… студент?
Все студенты посмотрели на мои ноги — на кеды.
Мне вдруг вспомнился мультфильм «Каникулы в Простоквашино», где Шарик купил кеды вместо валенок. Представил, как выглядел сейчас в глазах окружающих. «Шарик, ты балбес», — мысленно повторил я слова Матроскина. Но балбесом себя не почувствовал.
И смущенным тоже: не без штанов же стоял перед строем ранимых девиц. Да и в том случае тоже… Взглянул на свою далеко не новую обувь. «Не угробить бы в этом колхозе кеды», — подумал я. Уже узнал: стипендию мне выплатят только в октябре. Если не проснусь раньше.
— В магазине, — сказал я. — Дожидаются моей первой стипухи.
Скулы доцента налились краской.
От чего мужчина ещё больше помолодел: теперь казался ровесником того же Аверина.
— Это ты так шутишь? — спросил он.
Подпёр кулаками бока. Маленькими кулаками — такими же, какие теперь были у моего нового тела. Заметил, что стоявшая рядом с ним девица прикусила губу, чтобы не улыбнуться.
— Он детдомовский, — раздался позади меня возмущённый девичий голос (Пимочкина?).
После этой фразы у доцента запылали ещё и уши. Обида в его глазах сменилась смущением. Усатый начальник скользнул растеряным взглядом по лицам студентов, откашлялся. Мне даже почудилось, что он чего-то испугался. Неужто посчитал, что я могу ночью перегрызть ему горло? Или что пожалуюсь на притеснения с его стороны в обком комсомола?
Доцент взглянул на мои кеды, вздохнул. Снова посмотрел на меня — виновато, точно нашкодивший щенок, а не строгий руководитель.
— Так… — сказал он. — Оденешь пока мои… студент. Размер тебе подойдёт: я покрупнее тебя… буду. Поработаешь в моих сапогах. Это лучше, чем в кедах. Я не пойду сегодня с вами на поле: займусь распределением дежурств — дело важное и небыстрое. А завтра… завтра мы что-нибудь придумаем.
Доцент кивнул головой, словно в подтверждение своих слов. Посмотрел мне за спину — будто пожелал удостовериться, что поступил правильно.
Его поступок, должно быть, одобрили: доцент улыбнулся, перевёл дыхание. Я обернулся — наткнулся на суровый взгляд комсорга Светланы Пимочкиной. Невольно представил её к кожаной куртке, с наганом у пояса. Улыбнулся. Маска комсомольского вожака дрогнула — Пимочкина в немом вопросе приподняла бровь, как не раз делала в автобусе.
— Так… инцидент исчерпан, — сообщил доцент. — Теперь все в порядке
Усатый начальник нахмурил брови.
— Помните, что я буду писать отчёт о нашей поездке, — сказал он.
Выдержал многозначительную паузу.
Продолжил:
— Слава Аверин на месте объяснит вам, что и как нужно делать.
Указал на старосту.
— А на дежурстве в доме останутся…
Доцент вдруг снова посмотрел на меня. Напрягся, будто вновь силился вспомнить мою фамилию. «Неужто сапоги зажал?» — пронеслась в моей голове мыслишка. Но проверить догадку я не сумел. Потому что у забывчивого руководителя так и не получилось совладать с памятью.
— Так… — оттягивая момент произнёс он.
— Могильный и Фролович, — подсказал Пашка Могильный.
— Могильный и Фролович, — повторил усатый доцент.
Обречённо выдохнул.
— Все остальные студенты идут… за старостой.
Самым трудным испытанием для меня (недавнего генерального директора ГОКа) в этом сне или новой жизни казалась необходимость противиться привычке командовать. Хотелось разобраться в целях процесса, взять на себя бразды правления, наладить вертикаль управления, добиться понимания и поддержки со стороны коллектива. Мысленно подмечал все огрехи со стороны доцента и старосты. Сжимал челюсти, сдерживая так и рвавшиеся наружу ценные советы, критику и командирские поучения.
Спасало то, что прошлый год я провёл в статусе безработного — целый год сдерживал начальственные порывы. Вот и теперь, наблюдая за неумелыми попытками Славки Аверина обуздать шумную толпу первокурсников, напоминал себе о том, что я больше не главная лягушка на болоте. Удел «Эй» — молчать, слушать и выполнять распоряжения. В одночасье «Эй» начальниками не становятся. А их попытки совершить резкий рывок вверх по социальной лестнице обычно не находят понимания у окружающих.
Из «Эй» всегда получались ценные, но низкооплачиваемые работники (кто везёт, на том и едут) и козлы отпущения. Потому в любом коллективе первоначально необходимо обзавестись нормальным узнаваемым именем. А потом уже шевелить лапками в попытке возглавить человеческий социум. Нужды пробиться в начальники я сейчас не испытывал. Потому что пока не разобрался в своих целях и потребностях. Предпочёл временно оставаться сторонним наблюдателем.
На место работы студенты двинулись неорганизованной толпой, возглавляемой старостой. Первокурсники спорили, смеялись. Помахивали здоровенными ножами, со стороны напоминая банду головорезов (меня удивила наивная беззаботность организаторов, вручивших недавним школьникам похожие на мачете тесаки). Кто-то залихватски свистел, надышавшись пыльным воздухом «родных просторов». Бывшие солдаты попытались петь «строевую» — одногруппники их порыв не поддержали.